Ленин не читал своих речей. У него на листочках были план, важнейшие доводы «за» и «против», цифры, которые надо огласить, факты, которые надо привести, цитаты и выводы. И он время от времени заглядывал в свои листки, переходя к следующему пункту и разделу доклада, отыскивая цифру или выдержку. Но, поглядывая в листки, он говорил свободно — так было все продумано им до выступления, — а когда наступал черед узловым, самым важным мыслям, он покидал кафедру, выходил к самой рампе, жестикулировал, взмахивая правой рукой, и вдруг, продолжая говорить, закладывал большие пальцы рук за проймы жилета и слегка раскачивался на каблуках. Вот он подвел к итогу очередное рассуждение и сделал вывод и как бы забил гвоздь. На него обрушиваются аплодисменты, а он уж ушел на трибуну и склонился, разбирает и перекладывает свои листки, и, едва зал смолк, Ленин возобновляет речь, переходя к следующему вопросу.
Удивительная ясность, простота, логика, гибкость мысли, рассмотрение всех существенных граней темы, точность анализа, обнажение особенностей и противоречий, скрытых в разбираемой проблеме, — таковы черты ленинской речи. Она дышит глубокой убежденностью и потому убеждает. Никто другой, кого я в жизни слушал, не делал меня в такой мере, как Владимир Ильич, соучастником найденного им решения задачи.
Много лет спустя я прочел Ллойд-Джорджа. Этот лидер английской либеральной партии, премьер-министр Англии в годы первой мировой войны, говоря о русской революции, сравнивал как ораторов Керенского и Ленина. Ллойд-Джордж писал, что Керенский — актер. Он произносит речь ради аплодисментов. Он выступил, ему устроили овацию, его понесли на руках к автомобилю. И Керенский полагает, что этот успех — все. Ленин же — вождь. Он говорит для того, чтобы люди, выслушав его, убедились, поняли, что и как надо делать, и стали это делать, пошли вслед за ним. Что же, Ллойд-Джордж верно уловил одну из важнейших особенностей Ленина.
На съезде меня поразила и врезалась в память А. М. Коллонтай. В зале вокруг сидели люди в шинелях, кожанках, овчинных полушубках, в папахах, буденовках, малахаях. А на трибуне появилась красивая, кудрявая, изящно причесанная женщина в темном платье из плотного шелка. Но речь Коллонтай звучала так, как и могла звучать только речь боевой коммунистки, и мне запомнился именно этот контраст речи, внешности и наряда. Странно было слушать выступавшего на съезде с резкими нападками на внешнюю, внутреннюю и национальную политику Советской власти меньшевистского лидера Ф. Дана. Он, врач по специальности, был в полувоенной форме, вроде «земгусара». Слова его речи будто падали в пустоту, не находили отклика, встречались обструкцией.