Все это так ясно и достоверно, что не понимаю, как те, которым ведать о том надлежит, того не ведают. Наше дело до поры и до времени сидеть у моря и ждать погоды. Погода, рано или поздно, придет непременно и пригонит, как древле, наши ладьи к Цареградским стенам; но самим преждевременно погоды поднимать нам не следует. Впрочем, и я скажу с вами: «Увидим».
А пока мы здесь читаем кузину вашу «La dame aux perles». Автор ее успел одним разом сделать и подлый поступок, и пошлую книгу.
В бытность мою в Париже, я видел в канцелярии посольства маленькую французскую брошюру о Святых Местах, писанную, помнится, духовным лицом в нашу пользу. Нельзя ли мне прислать ее? У меня также чешется рука написать что-нибудь об этом, в ответ на брошюрку Пужула. Скоро кончу свой водопой и тогда принялся бы я за работу. Слышу также о какой-то брошюрке или статье нашего иезуита Гагарина о восточном вопросе. Нельзя ли и ею одолжить меня? Здесь бывший ваш посол граф Пален, и брат его космополит, и много других русских. Погода не очень нас балует, но мы не унываем и пьем да гуляем во всю Ивановскую.
* * *
22-е. Вечером в курзале концерт Rudolph Willmers, скандинавского пианиста. Игра бойкая и приятная, но великие пианисты так размножились, что и высшее превосходство в этом искусстве сделалось почти ремеслом и пошлостью. Он, между прочим, играл Nordische National-Hymn aus den Scandinavischen Liedern, есть что-то похожее и на английский гимн, и на Боже Царя храни. Willmers собирается в Россию. Нам обещают сюда и Листа, или по крайней мере княгиню Wittgenstein. Перед концертом ходил я с Ленским в Hammer и припоминали наше варшавское и петербургское житье-бытье. На днях заходил я к Lady Гренвиль.
23-е. Меня и случайная бессонница пугает как начало и возобновление прежних бессонниц. Тогда минувшие мои страдальческие ночи и ночи будущие колоссально восстают и каменеют передо мною, и кажется мне, не пробью никогда этой ужасной громады. Утром девица Лазарева-Станищева начала писать портрет мой карандашом. Она несколько лет училась живописи в Италии и пожалована в члены нашей Академии Художеств, под этим титулом и поименована она здесь. Приехала из Варшавы m-me Сухозанет со своей красавицей племянницей.
24-е. Может быть, я уже перепил. Костя Булгаков, заболев, говорил о себе: я уже не человек, а перепел.
Третьего дня, иди правильнее, третьей ночи, во время бессонницы принялся я за записки Шишкова. Что за дичь в манифестах своих заставлял он подписывать бедного императора Александра. Особенно замечателен манифест 1-го января 1816 года. Что-то похожее на китайские манифесты. Добрый Шишков не силен был в натуральной истории. В книге своей о Старом и Новом слове говорил он: «Чай, китайская трава». В Записках своих говорит он: «Находил на меня в этой пустоте комнат, в этой тишине, прерываемой одним только криком сих насекомых, некий ужас и уныние». Что это за насекомые?