В четырнадцать, собираясь дать отцу слово, я чуть было сдуру не произнес: «Всегда ночевать дома». Слава богу, отец умнее меня, и переформулировал это по — другому: «Спать дома по возможности» и поставил граничное условие: «До конца июня последнего школьного года», то есть этого. Тоже весьма жесткое ограничение, без его ясно выраженного разрешения я не мог ни с ребятами в поход сходить (а он не позволил ни разу), ни куда — то надолго отлучиться. Лишь однажды за все два года он согласился отпустить на трехдневную экскурсию в Екатеринодар, и то класс кроме педагогов сопровождали Вершинин и Коняев, полностью похоронив все шансы оторваться вдали от родителей.
На практике же моя клятва работала так: если существовала хоть малейшая возможность попасть домой, то нигде в другом месте спать я не мог. Даже когда в «окно» одноклассники клали головы на парты и задремывали до следующего урока, я мог только им завидовать — мне так же сладко покемарить не давало слово. Июнь еще не закончился, а до дома было четыре километра, поэтому я не мог сейчас, подобно Сашку завалиться с девчонками в какой — нибудь комнате, а собирался к родной кроватке — вымотанный экзаменами и празднованием организм требовал обычного человеческого отдыха.
Сколько потом ни вспоминал эту поездку, сколько ни перебирал ее поминутно, так и не мог понять — почему?!!
Почему я был так спокоен, почему в душе ничто не шевельнулось?
Даже тени предчувствия не мелькнуло!
Ехал себе и ехал, наслаждался тишиной, планы строил…
Никто под колеса байка не прыгал, потому что Машка, наверное, еще сладко спала…
Вот уже впереди показалась знакомая решетка ограды…
Крыша дома, едва заметная за кронами деревьев, вспучилась неряшливыми лепестками в районе отцовской мастерской, выпуская в ночь последнее его творение — летающий механический доспех, закрутившийся безумной огненной каруселью. И я точно знал, кто сидит внутри — пока что пилотировать его мог только один человек.
В свете огненных сполохов стали видны черные фигуры, разбегавшиеся по двору. Самые невезучие сразу же вспыхнули чудовищными факелами. В мгновение ночная тишина взорвалась воем, криками, матом и выстрелами. Несколько очередей сошлись на парящей фигуре, сделав видимой тонкую пленку защиты.
— Уходи! — засипел я из канавы, куда свалился с началом заварухи, — Уходи…
Доспех еще не был доработан, броню отец обещал без меня не навешивать, и сейчас пули отбивала его личная защита, которая, сколь бы ни была хороша, не рассчитывалась на массированный обстрел.
— Уходи! — молил я.
Словно услышав, мех вильнул в сторону соседнего дома, вырываясь с перекрестья трассеров…