Облегчение – это еще мягко сказано. Последние пару месяцев мы все трое, сидя в комнате психологической разгрузки, осваивали разные мудреные понятия, такие как «созависимость», «якорение» и прочие эвфемизмы для моей явной неспособности ослабить контроль над дочерью.
– Хорошо, – киваю я. – Но больше никаких односторонних решений, ладно?
Сэм иронично поднимает брови, намекая на бревно в моем собственном глазу. Одна из сопутствующих тем в семейной терапии – моя привычка, сформировавшаяся еще во время детства Хонор, когда Сэм витал в облаках, а мне нужна была твердая почва под ногами, – принимать важные решения без совета с ним. Хонор – наша общая опора, но также и наше поле боя. Если я сейчас скажу что-то не то, сегодняшний вечер превратится в бесконечный спор.
– Как продвигается строительство? – На самом деле мой вопрос означает: пожалуйста, давай поговорим о чем-нибудь другом. По тому, как муж сухо сглатывает, я вижу, что он тоже чувствует облегчение, когда я завожу беседу о работе. Вернее, поскольку у меня сейчас нет работы, то говорит Сэм, а я слушаю.
Он считает себя инженером не меньше, чем архитектором. Он отвечает за функциональность, а его партнер Имран – за форму. Они проектируют типы зданий, которые одобрил бы даже Дэмиан Гринлоу. Сейчас они работают над «нужным заказом» – необычным зданием школы в Финляндии, и я в курсе всех подробностей. Например, что они застряли на выборе правильного угла для застекленной крыши.
Приносят основные блюда: стейк для Сэма, нежирную семгу и жареные цукини для меня.
– Знаешь, а я уже бывала там раньше, – неожиданно выпаливаю я. Это недоговорка года, ложь, обернутая в правду. – В больнице. Мама работала там до Ипсвича. А моя бабушка еще раньше.
– Марьяна с одной «н», – кивает Сэм, имея в виду мою тезку, чье простонародное имя мне дали с рюшечкой на конце. Мама любит рюшечки на всем: на наволочках, пододеяльниках, именах.
– Совершенно верно. У них там проходила какая-то вечеринка в саду или что-то подобное. – Сколько мне тогда было? Колетта еще не родилась, но Джесс присутствовал там со своими братьями, всеми тремя, а это значит, что Буч был еще жив, так что… – Мне было лет шесть примерно.
– Так значит, у тебя не всегда была эта фобия?
Сэм просто интересуется моим детством, но чувствую я себя словно на допросе.
– Мы не заходили внутрь в тот день. Все происходило в саду.
– Значит, внутри ты никогда не бывала?
– Нет, – лгу я, скручивая салфетку на коленях.
– Вот чего я не понимаю, так это зачем хранить все те каталоги, если ты боишься этого места?