За приемной стойкой никого не оказалось, чтобы спросить у нее, какого черта ей здесь надо, или, если уж на то пошло: «Как вас вообще выпустили?»
Я подошла к ней.
– У вас чертовски крепкие нервы – показываться на глаза после того, что вы сделали. – Шок от ее наглости временно перебил ступор моего отрицания. – Из-за вас оборвалась человеческая жизнь.
– Я очень глубоко об этом сожалею. – Она держалась официально, но искренне – не такой холодной и похожей на робота, как все считают. – Ты вправе злиться. И мне безумно жаль твою мать. – Она не позволила этой фразе зависнуть в воздухе чересчур надолго, и я была за это благодарна. – Отвечаю на твой незаданный вопрос: я, как они это называют, «освобождена на время следствия».
Чья-то вежливость, когда вы собрались палить из всех стволов, разоружает. Складывалось впечатление, что на нее можно обрушить любой груз эмоций, и она не сойдет с ума. Я вдруг обнаружила, что не знаю, куда деть руки, поэтому просто сложила их на груди.
– Разве вы не рискуете, приходя сюда и разговаривая со свидетельницей? – спросила я вызывающе.
– Рискую. – Хелен Гринлоу безусловно владела собой, и я почувствовала к ней уважение. Меня также впечатлило, что она не спрашивала в лоб, хочу ли я разговаривать с ней, а предоставляла инициативу мне.
– Ну, мы можем пойти сюда. – Я открыла дверь в комнату для родственников. Это одно из самых печальных помещений в «Лиственнице», что говорит о многом. Со вкусом подобранные персиковые диваны стоят лицом друг к другу, на кофейном столике между ними – коробка с бумажными платками. В углу притаился маленький ящик с детскими игрушками. Это к несчастной актрисе из другого крыла, страдающей анорексией, каждый день привозят ее ребенка. «Комната для родственников» – на самом деле немного неправильное название. Сюда пациенты приводят тех, кого не хотят вести в свою комнату. Здесь я разговариваю с полицией.
Я села на диван, который все еще хранил неприятное тепло от чьей-то предыдущей задницы. Кто-то разорвал бумажный платок и скатал его в мелкие шарики: парочка из них провалилась между подушками. Я выковыряла один, чтобы щелчком сбросить на пол, и поняла, что он влажный от соплей или слез. Это заставило меня поперхнуться. Я представила, как кто-то промокает лицо, а затем измельчает салфетку, вероятно, даже не осознавая, что делает.
– Видимо, вы пришли сюда, чтобы дать мне некоторые ответы? Никто ничего мне не рассказывает, и это невыносимо.
Хелен изящно положила ладони на худые бедра.
– Что тебе известно? – Ее голос звучал необычно. Как у по-настоящему продвинутого искусственного интеллекта или телефонного робота, с которым вы начинаете разговаривать, прежде чем поймете, что это запись.