Я была единственной из семьи Теккерей на бабушкиных похоронах. Папа оказался не в силах вынести это, но разрешил мне то, что назвал «свободным днем», при условии, что Колетта и Брайан не станут спускать с меня глаз. Джек проехал всю дорогу до Лондона, чтобы забрать меня, с энтузиазмом, характерным для тех, кто только что сдал экзамен по вождению. Мой маленький кузен, вымахавший теперь до шести футов росту, дважды плакал по дороге, однако за все время ни разу не упомянул о «несчастных случаях/происшествиях/совпадениях», за исключением того, что сказал: «Знаешь, а бабушка не знала. Обо всем, что случилось с тетей Марианной. Вот так. По крайней мере, она была от этого избавлена».
Мы небольшая семья, но в церкви остались лишь стоячие места. Казалось, весь Настед втиснулся на скамьи. Прежние коллеги бабушки и кучка пациентов, проделавших далекий путь из Уэльса. С моей стороны было бы наивным не ожидать встретить здесь Бреймов, и как только я их увидела, то поняла, почему папа не смог показаться им на глаза. В Настеде есть чувство общности, о котором сообщество наследников недвижимости на Ноэль-роуд может только мечтать. Ты среди людей, вот что мне в этом нравится. Мама сбежала из Настеда, как только смогла, но для меня нет другого места, где я чувствую себя более дома.
Это оказалось чудесно, после нескольких последних несчастных лет – увидеть напоминание, что когда-то бабушка была уважаемой, любимой, заслуженной медсестрой. Собственно похороны являлись периодом относительного уединения, когда я, Колетта, Брайан, Джек и Мэйзи стояли у могилы и плакали каждый о чем-то своем. Думаю, мы все были одинаково рады возможности вновь надеть официальные лица, вернувшись на поминки.
– Добро пожаловать обратно в «Антисоциал», – скаламбурил Джек, сопровождая меня через порог. Я вернулась впервые со времен моего детства. Бабушка обычно брала меня сюда, когда я оставалась с ней на выходные. Удивительно, что клуб все еще стоял.
Отсутствие Джесса и моей матери ощущалось в зале так сильно, что даже затмевало поминки бабушки. Мама Джесса сидела в кресле-коляске, неся свою боль на опустошенном лице и в опухших красных суставах огромных кистей и стоп. «Трое из четырех сыновей, – сказал кто-то вполголоса. – Она как несчастная мать времен Первой мировой». Это заставило меня задуматься: присутствовал ли здесь кто-либо из детей Джесса. Никто вокруг не плакал, но я знала, что это ничего не значит. Я не могла вспомнить, сколько у него детей, у скольких человек Хелен Гринлоу отняла отца. Пять, шесть? Я чувствовала вину и боль, наша беседа с ней теперь переросла в грязный сговор. И почти не имело значения, каковы были ее намерения. Факт оставался фактом – она забрала его жизнь, а я уделила ей свое время.