— Ты что, блистательный, хочешь вообще весь наш Большой Совет выставить на посмешище перед всем народом? — раздался голос Велтура.
— И почему же на посмешище, досточтимый? — этого нашего запрещальщика, по всей видимости, законотворческий зуд не оставляет и в перерыв.
— О боги! Максим, ну объясни ему ты! У меня, млять, слов приличных для этого ходячего стихийного бедствия уже ни хрена не осталось! — то, что шурин уже выражается по-русски, не стесняясь присутствия не посвящённых и не владеющих языком — явный и наглядный признак того, до какой степени его достали, и тут уж надо его выручать.
— Что и кому ты на этот раз хочешь запретить, блистательный? — спрашиваю это родовитое чудо без перьев на общепринятом турдетанском.
— Ну, почему же сразу запретить? Восстановить попранную справедливость!
— Даже так? И кто же это уже успел её попрать?
— Ну, ещё не успели, но если не принять немедленных мер, то это непременно случится и может привести к ещё одной нелепой трагедии!
— Да не юли ты, блистательный, вкруг, да около. Говори дело, времени же мало.
— Ну, ты же понимаешь, досточтимый, что несчастная невеста будет опозорена на всю оставшуюся жизнь, если не принять мер по спасению её репутации. Ну сам посуди, разве она виновата в трагической гибели своего жениха?
— Ты что, Тутелу эту имеешь в виду? — я едва удержался от хохота.
— Ну конечно же! Разве можно допустить, чтобы дочь благородного семейства оказалась обесчещенной как какая-то портовая потаскуха?
Эта непутёвая Тутела, короче говоря, избалованная донельзя дочурка хоть и не "блистательного", но достаточно именитого семейства, была завсегдатайкой всех тусовок рузировской свиты и по слухам не отличалась на них особой тяжестью поведения. Где-то за пару дней до этого ДТП с тем наркошей она была с ним официально помолвлена, через месяц свадьба уже назначена, что для знатных семейств подозрительно короткий срок, так что это уже и само-то по себе дало немалые основания для пересудов. И тут ещё это чудо под опиумным кайфом въезжает на скаку в мильный столб на дороге и зарабатывает свою законную премию Дарвина, а с этой прошмандовкой случается истерика и выкидыш — на третьем месяце интересного положения, как говорится, она оказалась. И по слухам, не от въехавшего в столб наркоши, а от Рузира. Слухи, конечно, к делу тут не подошьёшь, хотя агентура нашего главного мента ошибается редко, но это-то уже тонкости, а спалилась та дурында на толстости. Свидетелей столько, что замять инцидент невозможно в принципе, и хотя от физических последствий своего легкомыслия она, можно сказать, благополучно избавилась, ущерб ейной репутации нанесён непоправимый.