Сумерки густели.
На Авьен спускалась ночь.
Грохоча колесами, подкатывали пожарные экипажи. Разматываясь до невероятной длины, из бочек тянулись шланги брандспойтов. Начальник кричал остервенело. Взмывали в воздух тугие струи, и пламя шипело, но скользило в сторону живой неутолимой силой.
Это напомнило Генриху, как он впервые совершенно случайно поджег дворцовый розарий. От испуга он оцепенел, и стоял посреди разливающегося огненного озера. Тогда на помощь ему пришел Томаш: набросив на голову сюртук, смело шагнул в огонь и вынес Генриха на руках. Розарий, в отличие от принца, спасти не удалось — пламя перекинулось на гравийные дорожки, жадно обгладывало живую изгородь и неслось навстречу дворцу. Тогда Томаш сказал Генриху:
— Видите, как быстро идет огонь? Водой мы не успеем потушить, а потому, ваше высочество, нижайше прошу вас сделать вот что…
Об этом Генрих никогда не рассказывал ни учителю Гюнтеру, ни матушке, ни тем более отцу. И уже не плакал, только молча подставлял лейб-медику обожженные ладони. Это была их с Томашем маленькая тайна: Генрих поджег принесенный камердинером хворост и вторая огненная волна, покатившись навстречу первой, схлестнулась с ней, и, загудев, опала. Остатки пламени Томаш потушил водой.
— Это называется «встречный пал», — услужливо объяснил камердинер.
И Генрих не заметил, как повторил сейчас это вслух.
— Ваше высочество? — отозвался начальник пожарной службы.
Генрих повернулся к нему и сказал:
— Зовите добровольцев. Всех, кого сможете найти. Огнем победим огонь…
В волнении Генрих покусывал губы. Страх бродил за грудной костью: а если не отзовутся? Никто не придет?
Народное брожение, обернувшееся огнем и смертью, наводило на невеселые размышления.
— Граждане Священной империи! Земляки! — сбивчиво говорил Генрих, заглядывая каждому в лицо, точно пытаясь запомнить всех, отозвавшихся на просьбу. — Беда идет! Вот она — рукой можно дотронуться! Не загубите город! Ведь он держится не на мне! На ваших плечах! В ваших ладонях участи дожидается! Не раз и не два мы выходили достойно из ниспосланных испытаний и возвращались окрепшие внутренне и внешне к делам нашего дорогого Отечества! Так всем миром противостоим пожарищу и сейчас!
Толпа волновались, одобрительно гудела — теперь не бунтующая, не заряженная разрушительной силой. Теперь они — пешие и конные, мужчины и женщины, гражданские и военные, — брали в руки пилы и топоры, и разом, под одобрительные возгласы и улюлюканья, принялась за дело.
Ночь звенела. Дрожала от голосов и треска падающих деревьев. Хрустел сухостой — им обкладывали верхушки. Просека ширилась и росла.