И снова заулыбалась, нежно глядя на Генриха. Он покривил губы в подобии ответной улыбки.
— Радость не была долгой, не так ли?
— Мое сердце рвется на части, — вздохнула матушка, заламывая брови. — Я многое отдала, чтобы оградить тебя от бед, мой мальчик. Сначала забрала от свекрови, потом — от этого солдафона Гюнтера. Но все равно не уберегла…
Она умолкла. Свет струился по атласу платья. Небо — безоблачное, спокойное. Интересно, в день его смерти будет такое же ясное небо?
Генрих вздрогнул и поежился. Захотелось прижаться к матушке, совсем как в детстве. Спрятать лицо у нее на груди и забыть обо всех печалях и страхах.
— И после меня вы попробовали снова, — сказал он, глядя мимо матери, на ярко-зеленую листву, на желтые дорожки, на пестрых Inachis io[5], порхающих над клумбами. — И родилась Элизабет…
— У императрицы есть определенные обязательства перед империей, — мягко произнесла Мария Стефания, и в ее голосе послышалась грустинка.
— Как и у Спасителя, — в тон ей ответил Генрих. Моргнул и поднял на императрицу серьезные глаза. — Вы хотите наследника, на которого можно оставить Авьен?
— Так заведено, — откликнулась она. — И не нам менять законы бытия, мой милый.
— А если я попробую? — спросил он. — Изменю то, что начато моим предком Генрихом Первым?
И тотчас умолк, сам испугавшись вопроса. Ресницы матушки дрогнули, она сама затрепетала, как бабочка, накрытая сачком. Еще немного — и порхнет на свободу, испуганная, хрупкая, невесомая. И снова растает, как чудесная дымка, как наркотический сон, оставив его в тоске и одиночестве.
Не сознавая, что делает, Генрих поймал ее ладонь.
Мария Стефания не вскрикнула и не отшатнулась, только глубоко вздохнула и подняла на сына прозрачные глаза.
«Ты не сделаешь мне больно, дорогой?» — читалось в них.
— Я люблю вас, матушка, — сказал он, сжимая ее пальцы. — И ради вас готов жениться хоть на ведьме.
Императрица нервно и заливисто рассмеялась.
— Отчего же на ведьме! Балийская принцесса будет хорошей партией.
— Но у нее длинный нос, — возразил Генрих. — И еще она плоская, как доска.
— Ну а принцесса Ютланда? — не унималась императрица. — Ей шестнадцать, и она не дурна…
— Зато избалована и с несносным характером.
— Не более твоего, мой Генрих.
— И все-таки, — сказал он, поглаживая ее ладонь, и наслаждаясь прикосновением — запретным, почти интимным. — Если вы так желаете сковать меня кандалами брака, что я получу взамен?
— Взамен, — повторила Мария Стефания, задумчиво глядя на сына. — Что же ты хочешь, мой милый?
В горле сразу пересохло. Генрих провел языком по губам, и сипло выговорил, проглатывая окончания и торопясь высказать наболевшее раньше, чем императрица снова оттолкнет его: