И вина редактора Имре Фехера, надо думать. Кто в здравом уме пошлет желторотого щегла в элитный бордель на встречу с его высочеством, которого и без того преследовали шпики? Теперь Фехер сам залег на дно, издание «Эт-Уйшага» приостановлено, и Генриху несподручно выходить с ним на связь, а неудачливый студент ночует в каталажке. Что ж, придется немного потерпеть: в силах Генриха перевести Зорева в щадящие условия, нанять изворотливого адвоката и, если нужно, внести залог. Вот только Зорев, если верить рапорту, упрямится в показаниях и по-прежнему берет всю вину на себя.
Смелый мальчик. Глупый мальчик.
— Я сделаю, — к облегчению Генриха, пообещал Натаниэль. — Но попрошу кое-что взамен.
— Пожертвование?
— Не в гульденах, — уклончиво ответил Натаниэль и подхватил Генриха под локоть. — Это касается одного открытия… впрочем, пройдем со мной и я объясню по порядку.
Авьенский университет — старейший в империи, — раскинул корпуса на краю Штубенфиртеля, старого города. Стеклянная голова-купол лишь немногим уступала Ротбургу, и только немногие знали, что университет строился не только вверх и в ширину, но и вглубь.
Подземные катакомбы, простершиеся под панцирем старого Авьена, давно переоборудованы под лаборатории. Дымоходы и вентиляционные трубы выведены на поверхность, в углу каждой из лабораторных камер — обязательная печь-атанор, которая топится дровами или растительным маслом, потому что настоящие алхимики никогда не использовали уголь. Генрих помнил, как его самого, совсем юного и воодушевленного маячившей впереди надеждой, привели в «учебную камору», где он зачарованно глядел на резервуары и сосуды, тигли и перегонные кубы, приспособления для дистилляции, мехи для раздувания огня, плавильные, финифтяные и обжигательные печи. Было жарко, душно, страшно, зато впервые Генриху разрешили снять перчатки и высечь пламя.
«Нигредо, — слышался чужой и гулкий голос, отдававшийся эхом от сводчатых стен. — Здесь происходит растворение ртути и коагуляция серы, здесь материя распадается на частицы, смешивается, гниет, как компост. Запомни, золотой мальчик: все начинается с распада, со вкуса горечи и гнили, когда весь мир заражен тоской и тьмой, когда единственным выходом из бесконечно меланхолического круга является смерть. Пройди сквозь нигредо, не задерживаясь, иначе останешься пеплом…»
Тогда, от жара и духоты, от боли в обожженных ладонях, Генрих потерял сознание, и после не помнил, кто говорил эти странные слова. Да и слышал ли он их на самом деле? Епископ Дьюла двое суток сидел подле его постели и говорил о предназначении, о Господе, своею милостью одарившим Генриха, о том, что за исполнением Его воли следит всесильная ложа, и что без позволения греховно пытаться изменить течение трансмутации, о неизбежной и жертвенной смерти — «ибо прах ты и в прах возвратишься»…