— Она знатного рода, — быстро ответил Генрих. — К тому же, с хорошим приданым и землями.
— Землями? — его величество, наконец, поднял темнеющее гневом лицо, кустистые брови медленно сползались к переносице. — Что нам с них! Равия и без того сельскохозяйственный придаток Авьена!
— Короли Турулы и Равии должны быть уверены, что Эттингены видят в них не рабов, — перебил Генрих, покачивая в пальцах бокал, — а равных себе правителей. К тому же, национальное движение в Туруле обретает такую силу, что во избежание вооруженных восстаний необходимо пойти на компромисс и первыми протянуть руку…
— Во избежание вооруженных восстаний, — кайзер повысил тон и теперь глядел раздраженно и сумрачно, — нужно как можно меньше раскачивать революционный настрой национальных меньшинств, в частности, глупыми стишками и либеральными статейками.
— Их могло не быть, если бы вы приняли к рассмотрению мою программу.
— В ней не больше смысла, чем в вашем нелепом выборе, сударь.
— Карл! — не выдержала императрица, запунцовев под взглядом супруга. — Я бы попросила…
— Не удивлен, что вы не в восторге, — пылко произнес Генрих. Бокал в его руке качнулся, плеснув рубиновыми каплями на белую накрахмаленную скатерть. — Вы пресекаете все, что я когда-либо делал, к чему стремился или о чем просил вас. Но, видимо, это семейное. Бабушка тоже не одобряла вашу женитьбу на собственной кузине.
Бокал качнулся в сторону Марии Стефании. Та вскинула голову, воскликнув:
— Генрих! Мы с Карлом с детства любили друг друга, и получили благословение на брак от Святого Престола! Но ты… ах, Господи! — она заломила руки. — С какой бы симпатией я ни относилась к Равийскому народу, но Ревекка — совершенный верблюд!
— Вы говорите о моей невесте, матушка, — досадливо осадил ее Генрих, уворачиваясь взглядом от ее ищущих глаз и слегка повышая голос, но все еще оставаясь в рамках дозволенного. — Решение принято. Сегодня же утром я сделал письменное предложение принцессе, и она его приняла. Хочу справить свадьбу по-быстрому, без лишних приготовлений и торжеств.
— Нелепое и глупое ребячество, — рот кайзера покривился, на краешке губ выступил соус, и он промокнул каплю салфеткой.
— Вы можете думать, как считаете нужным, — холодно отозвался Генрих. — Но обязаны принять мой выбор, каким бы он ни оказался. Вы дали слово императора.
— И я сдержу его, — через силу выдавил кайзер. Голос треснул, морщины на лысеющем лбу собрались в глубокие борозды: он выглядел старым, намного старше императрицы, но все еще бескомпромиссным, несокрушимым и властным. Все брошенные Генрихом колкости, все просьбы и попытки достучаться рассыпались об этот гранитный утес, возникший на краю пропасти, у которой стоял сейчас Генрих, страшась заглянуть в бездонную тьму и мучительно желая этого.