Глеб наполнил и включил электрический чайник, а потом прибрал со стола, то есть скомкал и выбросил в мусорное ведро замасленную ветошь и убрал с глаз долой пистолет. Двигался он, странно сутулясь, и Федор Филиппович заметил, что его лучший агент отчаянно нуждается не только в бритье, но и в стрижке. Выглядел он не как офицер ФСБ, а как гражданский охламон, какой-нибудь пропойца-слесарь из глубинки, неизвестно каким ветром занесенный в центр Москвы. Место такому персонажу было где-нибудь на оптовом вещевом рынке, а никак не в этой уютно обставленной, скрывающей множество тайн и сюрпризов мансарде старого дома, расположенного в двух шагах от Арбата.
Дождь за окном усилился, неуверенный перестук капель слился в быструю дробь, как в цирке перед исполнением смертельного номера. Чайник зашумел, забурлил, выбросив султан пара. Струя кипятка, плюясь злыми брызгами, пролилась в пузатый заварочный чайник. Слепой накрыл его полотенцем и, по-прежнему сутулясь, как большая, небрежно одетая обезьяна, вернулся к столу.
— Тебя трудно узнать, — отправляя за щеку леденец, заметил генерал. У него был очередной период обострения: курить хотелось постоянно, со все возрастающей силой, и он почти непрерывно сосал леденцы, которые, естественно, ни от чего не помогали. — Однако на кавказца ты все равно не тянешь. Издалека — может быть, но вблизи — ничего похожего.
— Я знавал одного азербайджанца, — сообщил Глеб. — Давно, еще в военном училище, на первом курсе. Так вот, он был рыжий, бледный, конопатый и откликался на фамилию Петров. Но при этом был едва ли не больше азербайджанцем, чем коренной житель Баку — по-русски говорил еле-еле, обожал выстукивать лезгинку ладонями по табуретке и плясать под этот аккомпанемент, презирал русских и ненавидел две вещи — армян и работу. Кроме того, я не настолько самонадеян, чтобы пытаться сойти за кавказца. В этом веселом регионе два случайных, впервые встретившихся человека за полторы минуты найдут сотню общих знакомых, друзей и даже родственников. Пользоваться легендой в таких условиях — это все равно что гулять с завязанными глазами по комнате, где полно растяжек. Как ни осторожничай, какую-нибудь все равно заденешь, и — ба-бах… Вам с сахаром?
— Да, если не жалко, — сказал Потапчук. — И что ты намерен предпринять в связи с вышеизложенным?
— Действовать по плану «бэ», — заявил Сиверов, ставя перед ним сахарницу. — Мне нужна поддержка в средствах массовой информации. У вас нет знакомого редактора в какой-нибудь программе криминальных новостей?
— Поищем, — пообещал генерал, краем уха вслушиваясь в перестук капель по карнизу, теперь почему-то напоминавший ему торопливую, сбивчивую, передаваемую в большой спешке, будто из вражеского тыла, морзянку. За стеклом, забившись в угол оконного проема, нахохлившись и втянув голову в плечи, сидел мокрый голубь. Зрелище было неприятное; Федору Филипповичу даже почудился памятный с детства запах перьев и затхлости, и он переключил внимание на чашку, в которую Глеб только что налил зеленого чаю. Чай приятно выглядел и вкусно пах, но до кофе ему было далеко. — Не найду, так познакомлюсь — долго ли умеючи!