Я знала, что в те давние времена он был влюблен в девушку, жившую с ним по соседству. Они регулярно встречались на конечной остановке автобуса в Жювизи, но он ни разу не посмел с ней заговорить. Он сам рассказывал мне об этом – полунамеками, смущаясь и глядя в пол. Однажды я провожала его до родительского дома, и по пути нам встретилась симпатичная блондинка с косичками. «Это она», – шепнул мне он. «Привет, Себ», – сказала она ему. «Привет, Натали», – ответил Воган. «Давай, догони ее», – предложила я ему, но Воган только затряс головой и пробормотал что-то нечленораздельное. Интересно, что стало с этой блондинкой. Помнит она Вогана? Не факт. Не удивлюсь, если она не видит никакой связи между своим соседом, толстяком Себом, классно игравшим на бас-гитаре, и политиканом, призывающим разрушить европейское единство и выслать из страны всех мигрантов. Наверное, толстяк Себ давно превратился для нее в смутную тень прошлого, одного из безликих статистов в пьесе ее жизни, персонаж без единой реплики, который мелькнул на заднем фоне и исчез без следа.
«Пьера в прошлом году не стало…» Я сказала: «Ой, прости». Кстати, я как-то видела Пьера, как раз на Лионском вокзале. Он нес в руках упакованную картину, судя по всему тяжелую, и, направляясь к стоянке такси, покрикивал: «Дорогу-дорогу-дорогу!» – как делают профессиональные носильщики. Выглядело это очень смешно. Я не успела его окликнуть, и он быстро исчез в толпе. Это было лет двадцать назад. Без Пьера не обходилась ни одна вечеринка, организуемая студентами Школы Лувра. Некоторые из них, в основном девочки, происходили из зажиточных семей и жили в роскошных студиях, за которые платили их родители. Мы восхищались Пьером; он знал ничуть не меньше, чем наши преподаватели, но был значительно моложе – ему не было еще тридцати. В смысле возраста он занимал промежуточное положение между нами и преподавателями, и, разумеется, мы причисляли его к своим. Он заметно выделялся на общем фоне – носил часы в специальном кармашке, вокруг шеи повязывал яркий платок. На одну из вечеринок, в квартире на улице Жакоб, он пришел с младшим братом. Это был ЖБМ. Тогда и начался наш роман. ЖБМ попросил у меня дать ему послушать записи нашей группы. Я полезла к себе в сумку, где у меня лежал плеер и наушники с оранжевыми пенными насадками. Он прослушал все наши песни, ни слова не говоря, только смотрел на меня и крохотными глоточками отпивал водку из своего стакана. Чем дольше он так сидел, тем труднее мне было оторвать от него взгляд. Мне было девятнадцать лет, ему – двадцать три. «Очень хорошо, – сказал он, снимая наушники. – Мне очень понравилось, но кое-что можно улучшить. Во-первых, надо сделать запись в нормальной студии, там совсем другое качество звука. Во-вторых, там есть одна песня с очень красивой мелодией, но какими-то плоскими словами…» – «Так напиши другие», – сказала я ему с улыбкой. В тот момент я еще не знала, то ли он и правда так думает, то ли пытается со мной заигрывать. «Нет, – ответил он, – я сочинять не умею. А вот Пьер вполне может. Он же пишет стихи. Эй, Пьер!» – окликнул он брата. Вот так все и началось.