«Гениально!» – сказала я Пьеру, когда он принес готовые стихи. «Знаешь, припев там не мой, – умерил он мои восторги. – Это Шекспир». Прозаический текст тоже был не его, он позаимствовал его у Ален-Фурнье, из романа «Большой Мон». Память у меня не такая блестящая, как у ЖБМ, но этот отрывок я помню: «Вот оно, счастье, вот то, что ты искал всю свою молодость, вот девушка, о которой были все твои мечты!» В переводе Пьера это звучало так: «This is happiness, this is what you’ve been searching fir since you were young, this is the girl who was at the end of all your dreams!» Произносить это было очень трудно. Но тогдашняя мода требовала, чтобы все пели по-английски. А в этой нашей песне правда что-то такое было. Не знаю, почему она не пошла. Я никогда ни о чем не жалела. Ни о том, что наш пробный диск провалился, ни о том, что целый год непонятно чему училась в Школе Лувра, но выпускной экзамен так и не сдала – чуть-чуть не дотянула. Вскоре скоропостижно умер мой отец, и я задумалась: а что, собственно говоря, я делаю в этом городе – без диплома, без ЖБМ. Я вернулась в Бургундию, и этот шаг дался мне легко – во всяком случае, я в это верила. Вспоминая то время, я неизбежно возвращаюсь мыслями к Жану. Мы с ним не виделись тридцать три года. Звучит невероятно. Но если мы не виделись «вживую», это не значит, что я его забыла. К тому же я часто слышала о нем. Все это сейчас так далеко… Воспоминания всплывают в памяти отдельными эпизодами – так, наткнувшись в глубине стенного шкафа на обувную коробку со старыми фотографиями, начинаешь их перебирать и понимаешь, что сами по себе они не имеют никакой ценности и служат лишь вещественными доказательствами того, что в такое-то время ты была в таком-то месте с таким-то человеком. Но от запечатленного на бумаге мгновения не осталось ничего. Ты больше ни разу не была в тех местах, а если и была, то убедилась, что они изменились до неузнаваемости; людей, с которыми ты была близка, разбросало по свету; некоторых и вовсе уже нет в живых. Да и сама ты давно не та. Все это принадлежит другой жизни. Не знаю, плакать от этого или улыбаться.
Жан сказал, что ему надо на год-другой уехать в США, возобновить связи со старыми знакомыми по МТИ. Я не хотела уезжать с ним: что мне было делать в этой Америке? Но я понимала, что означает его отъезд. Конец нашей истории. Я не собиралась его удерживать; впрочем, на свете не существует силы, способной удержать этого человека. Мне и так несказанно повезло, думала я, что он был со мной так долго. Больше года. Если быть точной, четыреста девять дней. Я потом подсчитала. Нашла свои старые ежедневники. В день нашего знакомства я записала на страничке: «Жан» и нарисовала сердечко. Четыреста девять дней спустя в другом ежедневнике я записала: «Жан уехал». Потом я познакомилась с Франсуа. Все произошло очень быстро. Он сделал мне предложение, я согласилась. Я торопилась убежать вперед, торопилась забыть Жана. Если честно, наша сегодняшняя встреча всю душу мне перевернула. Хочется плакать, но слез нет. Я плачу в себя, как говорила моя мать. Почему судьба обошлась с нами так жестоко? И в то же время так насмешливо?