Ринальди говорит, что там целая коллекция всевозможных мячей, настоящее попурри. Каких только нет: от почти новых до таких, которые целиком обмотаны изолентой. На них, по его словам, даже выросла плесень. Нет, мячи, должно быть, те самые – где она их только держала?
И вообще непонятно, какого черта она это делала, на что рассчитывала. Ведь оттого, что она их прятала, бейсбольное поле не могло исчезнуть. Прикарманивая мячи, она ничего не добилась, разве что нажила врагов. Это неразумно. Впрочем, в жизни мало чего осталось разумного.
Какого черта, например, Птаха сидит в своей палате и пытается отрастить перья, а я прячу лицо под бинтами? До меня наконец начало доходить, что я не желаю с ними расставаться. Не хочу, чтобы все видели мое открытое лицо. И дело вовсе не в том, что меня заботит, как я стану выглядеть без бинтов. Доктора в Диксе уверяют, что все будет в порядке. Физиономия первый сорт, даже почти без шрамов.
Но у меня в мозгу засела дурацкая мысль, что вот, мне придется вылезать из этих бинтов, словно бабочке из кокона, а я уже привык быть гусеницей. Верней, еще не перестал ею быть. То есть умом я, конечно, понимаю, что на самом деле теперь я бабочка и что роль гусеницы позади, но вылезать я все равно не готов.
Мне предстоит еще одна операция, потом еще месяц в бинтах, а затем меня комиссуют и выпишут. И тогда все, домой, в родной городишко. Все станут на меня глазеть. Мне сказали, что меня признают нетрудоспособным на тридцать или сорок процентов. Тогда ко мне будет применим шестнадцатый пункт соответствующего закона. Это означает, что я смогу получать деньги просто за то, что пойду учиться. Единственным предметом, который мне хорошо давался в школе, была физкультура. Может, стать учителем физкультуры и оставаться им до конца жизни? Мысль идиотская, но ничего получше мне в голову все равно не приходит.
А может, завести маску и плащ, как у Зорро, и бегать в таком виде по улицам, гоняться за прохожими? К тому же я смог бы вызывать на дуэль всех ребятишек в возрасте до двенадцати лет и драться с ними на пластмассовых шпагах. Таким образом я смог бы заработать все девяносто или даже сто процентов нетрудоспособности. Во всяком случае, мысль о маске мне нравится.
После завтрака я иду к Птахе. Тащу стул на обычное место и устраиваюсь поудобней. Когда я сажусь, Птаха оборачивается. Он по-прежнему сидит на корточках, но вместо того чтобы прижимать руки к бокам, скрестил их на груди. А кроме того, он теперь ест совершенно самостоятельно. Никаких трудностей с этим больше не возникает. Берет тарелку и наворачивает вовсю.