Он всего в двух шагах от меня. Я хочу пристально посмотреть ему в глаза. Но нет, не могу: с Птахой это все равно как с ребенком или собакой. Через какое-то время понимаешь, что это причиняет им боль, словно дырки в душе просверливает. Они не понимают, что имеют полное право отвернуться, и им становится страшно. Так что я отвожу взгляд.
– Да уж, Птаха, положеньице не из приятных. Кто бы, черт побери, мог подумать, что все закончится вот так? В чем же мы облажались? У меня такое чувство, что вся наша жизнь вообще от нас не зависела. Так что нечего удивляться, все к этому и шло, мы с тобой наглядный тому пример. Мы, знаешь, немного разные, но в конечном итоге нас обоих обвели вокруг пальца и уделали не хуже, чем любого другого. Ты можешь быть чокнутым винтиком, а я гаечкой, но, как ни крути, мы остаемся частью не нами придуманного плана, в котором все уже учтено, а если нам вдруг придет в голову завести свое мнение, то оно никого не интересует.
Я был всегда так чертовски уверен в том, что никогда себе не изменю, что никто не заставит меня перестать быть самим собой, не принудит делать то, чего я сам не хочу, и вот чем все это закончилось. Если подумать, я не так уж и отличаюсь от моего старика. На самом деле таких людей, которые сильно отличались бы от других, нет, все похожи на всех, так что нечего оригинальничать и заниматься самообманом.
– Понимаешь, Птаха, мне было бы на все это глубоко наплевать, если бы все эти годы у меня так хорошо не получалось дурачить самого себя. Меня бы сейчас это так не трогало, если бы я не выглядел таким идиотом. Да и ты такой же, сам знаешь. Даже страшно подумать, насколько просто им оказалось превратить нас в таких же, как все. На нас надевают какую-то форму, дают по винтовке, обучают каким-то приемам, и вот мы уже всего-навсего имена в списке роты, некто, кого можно назначить в наряд, на пост или в патруль. С нами можно покончить – комиссовать, демобилизовать, внести в список потерь и так далее, но почему-то никому не важно, кто мы и кем были.
Мне, похоже, еще долго придется себя убеждать, будто Альфонсо Колумбато является кем угодно, только не еще одним куском пушечного мяса с хитрой системой управления. Сейчас мне трудно поверить снова, что я – это я, а не часть общего целого.
Ну скажи на милость, что все это значит, черт побери? Чего ты хочешь добиться? Посмотри на себя со стороны! Или ты на всю жизнь останешься таким, как сейчас, и тебя до конца твоих дней станут кормить с ложечки и оберегать от сквозняков, или ты выздоровеешь, вернешься к людям. Ежели ты предпочтешь остаться в своем выдуманном птичьем мирке, они это прекрасно переживут и спишут тебя по графе «расходы». А если вернешься в большой мир, то можешь заниматься чем угодно, даже не важно, чем именно, – пойдешь учиться, или найдешь работу, или снова начнешь выращивать канареек. Давай, у тебя для этого все есть. Ты будешь здоров раньше, чем успеешь об этом подумать… Даже если ты ухитришься достать до собственной шеи и перекусить себе яремную вену, они и тут не удивятся: у них разработана целая система и есть формы на любой случай, которые остается только заполнить и все такое, – может, они только этого и ждут. Я даже не знаю, кто такие эти