К вечеру, еще до заката, оказалась она в верховьях речки Нобы, на скошенных пожнях. А присмотревшись, Лида вдруг узнала родные места и заспешила вниз к броду, от которого поднималась в гору заросшая дорога.
Она ступила босой ногой в воду, поскользнулась на гладких камнях, качнулась, но, выбросив руки, оперлась на воздух, выровнялась и шагнула дальше. Пронзительный холод поднялся уже выше колен и неприятно обжег все тело прокатившимся колким ознобом.
— Да я ли это, господи-беда? — прошептала она. — И до чего же вода-то больно жалит, будто по февральскому снежному насту босиком иду…
И все же она задержалась, словно хотела продлить эту острую, жалящую боль. И невольно нагнулась, увидев в просветах порожистой ряби, скользящей по камням, незнакомое лицо. Резко распрямилась, до того оно показалось ей безобразным и чужим.
— Эко измотало-то меня, эко высушило, господи-беда, будто я старуха столетняя, — горько думала Лида, поднимаясь по дороге на пригорок.
Она уже поняла, куда спешила целый день, шагая через чащи, к солнцу. Дорога вела на пожни Лешуковых, к их летней избе, которая стояла за лесом, на кряжу, где речка Ноба, как бы возвращаясь вспять, делала большую петлю, омывая лешуковские и поташовские пожни. Здесь она когда-то открылась Селивёрсту в своих чувствах. Здесь прожила свое первое счастливое лето.
— Что же со мной было-то? — пыталась припомнить Лида, но почувствовала, что от напряжения кружится голова и верхушки елей стремительно летят к земле.
Она остановилась, в глазах стало темно, и дорогу затянуло дымкой. Подождала и опять пошла потихоньку, стараясь уж ни о чем больше не думать, ничего не вспоминать.
Дорога вышла к скошенным пожням и затерялась в подросшей пушистой стерне. Лида постояла в раздумье и решила сначала завернуть в избу Лешуковых, где обычно на сенокосе жил Селивёрст и куда она приходила с родителями, когда шли затяжные летние дожди и семьи собирались вместе, чтоб по-свойски, за разговором душевным, чаями душистыми скоротать время…
Она сбросила щеколду, толкнула дверь внутрь сенцев и вздрогнула от неожиданности. Через порог кинулись большие зеленовато-пестрые разжиревшие ящерицы, неприятно скользнув холодными животами по ее босым ногам.
— Фу-ты, окаянные, до чего напугали, — тихо рассмеялась она, словно пробудилась в тот миг от долгого тяжелого сна. Улыбка осветила ее лицо, и душа колыхнулась облегченно. — Вот выбрали место, на самом-то проходе… Ни пройти, ни обойти…
Она ступила на порог и поглядела в темную щель, из которой еще вылезали, подслеповато озираясь, взбудораженные ящерицы и пугливо шмыгали в дальний сумеречный угол.