Вновь началась служба. Иногда они вспоминали Перхушково, как им хорошо и ладно там работалось, опять же вспоминали, конечно, и воздух пряный, и лужайки, и соловьев, что пели по утрам под окном, и так близко, так звонко, словно пушки палили, бывает же вот такое! Но как-то ни разу не в шутку, не всерьез не произнесли вслух имя Наденьки, будто напрочь забыли ее…
«Удивительно, — думал теперь Селивёрст, — ведь этим могло бы все и закончиться. Светлое облачко мелькнуло на небе и проплыло мимо. Глазом его запомнил, но уж никогда больше оно не повторится, а вот в жизни людской может тебе выпасть и еще встреча, и может иметь продолжение, и даже определить твою судьбу… Велик мир, велика земля, а и на ней тесно бывает, как в деревне, не разминешься… Удивительно…»
Он встал с постели, чувствуя, что вряд ли уж уснет, и сел к окну, долго смотрел в поля, на медленно катившееся за лес солнце, смотрел неотрывно на медно-раскаленный, со светлыми прожилками шар и умиленно шептал:
— Ах, это диво — белые ночи… Красота-то какая, неужто на земле есть еще такое место, как наше Лышегорье, — и сам своим мыслям в лад качал головой, приговаривая: — Вот диво так диво. Свет круглые сутки, и никакой тьмы и черни мрачной. Свет — вот диво природы нашей северной и души человеческой. Могу ли я вновь оставить красоту такую, могу ли.
И почувствовал, как неприятно изнутри вырвался сдавленный, отяжелевший недуг и бесовой дрожью потряс все его тело. Слезы застлали глаза, он оперся головой о косяк окна и замер, ожидая, когда пройдет приступ.
Ночь незаметно растопилась в первых лучах солнца, и он совсем успокоился, когда оно, на миг спрятавшись за дальним лесом, снова пошло в гору, на восход. Неожиданно почувствовав себя бодрее, тут же захотел он заняться каким-нибудь делом. В поисках занятия наткнулся на ящик в углу, о котором ему говорили что-то еще в первый день его приезда. Но за болезнью он забыл обо всем, и, конечно, о ящике с книгами Лидиного постояльца.
Ящик был не заделан. Селивёрст легко приподнял крышку, откинул ее, снял легкое домотканое покрывальце и озадаченно посмотрел на книги в старинных толстых обложках, аккуратно и плотно уложенные одна к другой, по самую верхнюю кромку. Он мягко скользнул ладонью по шершавым переплетам, стирая давнюю пыль, и заинтересованным взглядом пробежал по вспыхнувшим золотистым названиям: «Сочинения Пушкина», Гомер «Илиада», «Сочинения Платона», «Сказания русского народа»… Ему показалось это последнее название несколько неожиданным, и он, подтолкнув книгу в сторону, легко извлек ее из ящика.