Если бы я могла, я бы, наверное, засмеялась. Вы можете мне не верить. Я бы и сама не поверила на вашем месте. Но пока я веселюсь про себя, из моих губ вылетает звук, очень похожий на смешок.
— Что это? У меня галлюцинации или ты смеешься?
Я замираю: и правда, что это было?
Подозрительный тип садится рядом со мной, и я чувствую, что он очень внимательно смотрит мне в лицо.
— Знаешь, что я думаю? — говорит он наконец. — Я думаю, что ты лежишь тут из вредности. На тебе же ни одной царапины нет! Тебе, наверное, нравится, что вокруг тебя суетятся родители и поклонники с цветами… Приятно, что они волнуются, и все такое… А на самом деле могла бы встать и уйти домой, ты просто не хочешь.
Он встает и идет к двери, но на полпути останавливается.
— А может, ты встаешь и прыгаешь тут на одной ножке, когда никто не видит? Может, тебе просто нравится водить людей за нос, а?
Я молчу. Глупо было бы оправдываться в моем положении.
— Ну все, мне пора. А ты будь другом, никому не говори, что я приходил. Мне совершенно не хочется выяснять отношения с поклонниками, которые присылают такие букеты.
Он так аккуратно закрывает дверь, что она почти не скрипит, а я опять остаюсь одна. Я не прыгаю тут на одной ножке и понятия не имею, кто прислал мне дохлый букет, верьте мне. Но не думайте, что я не заметила, как он ловко втерся ко мне в доверие.
— Ты дома? Одна? Не против, если я заеду?
На линии что-то трещит и лопается, а его голос звучит так глухо, как будто он звонит с того света.
— Я забегу ненадолго: освобожусь поздно, а завтра вставать в полшестого. Может, напоишь меня чаем? Кофе не надо, после него я не засну.
Он вешает трубку, а я иду на кухню ставить чайник. Мне двадцать шесть, и к его приходу я приготовлю вкуснейший капуччино, посыпанный корицей. Разумеется, он не сможет от него отказаться, и потом до половины шестого станет проклинать меня последними словами, ворочаясь без сна у себя дома на узком диване, который ему было некогда разложить.
Ровно три с половиной месяца от взаимного признания в симпатиях до первого секса. И еще два с половиной — до второго. Не потому, что он настолько консервативен, а потому, что он слишком занят. Все личное в последнюю очередь — в промежутке между половиной двенадцатого вечера и половиной шестого утра. Он работает на будущее, не исключено, что на наше общее, и я не против. Он появляется поздно, а исчезает рано, и иногда я спрашиваю себя: был ли он здесь или я все придумала?
Пятнадцать минут на вечерние новости. Десять минут на газету. Три минуты на звонок родителям, полторы — на последнюю сигарету. Моя очередь даже после сигарет, и иногда я специально прячу газету, чтобы он потратил десять минут на поиски и выбился из графика.