— А русалкам, значит, можно? — тихо спрашивает он после недолгого размышления.
— Можно.
— И много вас тут, русалок?
— Я водяница. А русалок тут нет ни одной. Только ты и я.
Что бы ни выталкивало из меня слова, я все-таки не говорю ему главного: что, если он войдет ко мне в воду, я напугаю его совсем, до конца, и что именно этот ужас больше всего нужен воде.
Взглядом он впивается мне в глаза так, как будто хочет вытянуть душу. К счастью, души у меня нет, а значит, и терять нечего. Я подмигиваю ему и слегка покусываю губы. Он разглядывает мое лицо, волосы и бледные, тонкие плечи. Не знаю, видны ли ему прикрытые водой соски, которые торчат в разные стороны, как кнопочки. Но даже я чувствую, как воздух между нами накаляется и становится напряженным. Как и другие, он смотрит на меня с восторгом и ужасом. Я закрываю глаза и говорю:
— Мне нельзя выходить из воды. Но ты можешь войти ко мне.
— Нет.
Он вздрагивает, как будто приходя в себя от чар. Быстро оглядывается по сторонам и замечает, что за несколько минут свинцовые тучи ушли далеко вперед, а деревья распрямились. Гроза прокатилась по небу темным предупреждением и ушла в никуда.
— Мне пора, — почти извиняется он. — Но я приду еще.
Вот в этом я ни секунды не сомневаюсь.
— Как тебя зовут? — небрежно спрашивает он, но почему-то мне кажется, что от моего ответа он ждет очень многого. Зря, потому что имени у меня нет.
— Никак. Я водяница.
— Понятно, — грустно улыбается он.
И уже сделав несколько шагов в сторону дороги, оборачивается:
— У тебя есть хвост?
— Нету. Хвосты у русалок, а у меня — обычные лапы с перепонками.
— Ну конечно, — его глаза искрятся так, как будто он собирается меня чем-то удивить, — значит, лапы с перепонками. Ладно. А меня зовут Илья.
Он уходит, и я медленно опускаюсь на дно. Да, лапы с перепонками, чтобы было удобнее плавать. Про шерсть на лапах я, разумеется, ни слова не говорю. Это сюрприз. Когда придет время, он обнаружит все сам, но боюсь, что удивляться тогда будет уже поздновато.
Странно, но, уходя, он совсем не кажется удивленным или испуганным. Как будто действительно сам догадался, что несколько дней назад разговаривал в сумерках не с женщиной, а с водяницей.
РЫЖАЯ ПАЮС ДОКТОР. ЦЕЛЫЙ ГОД
Дзыыыыыыынь.
Дверь открывается. В первый раз после болезни Рыжая входит в свой офис. В маленькой комнатке все по-прежнему — каталоги на полках, шумный кондиционер на стене и телефон, который уже трезвонит. Рыжая игнорирует телефон и изумленно оглядывается по сторонам. Как все здесь могло остаться в точности таким же, как раньше, если вся ее жизнь перевернулась с ног на голову? Когда она в последний раз была здесь, за окном лежал снег, а вчера на город прямо-таки свалилось лето, хотя по календарю вроде бы рановато, еще только апрель. Она ставит в угол раскрытый зонтик, а рядом с ним — насквозь мокрые туфли и босиком подходит к столу. Да, ее мир перевернулся. И только что под проливным дождем Рыжая, держа в руках мокрые, скользкие туфли, босиком бежала от автобусной остановки к дверям офиса. Босиком прошла мимо ошалевшего охранника и расхохоталась в лицо шефу, который осведомился о ее здоровье. Ее здоровье никогда не чувствовало себя лучше. У нее еще побаливает голова, а под глазами — искусно замазанные синяки, да и нога, несмотря на чудодейственный массаж и все его последствия, сгибается не так хорошо, как прежде. Но где-то на другом конце города лежит в кровати взлохмаченный доктор с воспалением легких и высоченной температурой и слышит каждый ее шаг. Закрыв глаза, он пытается представить себе ее передвижения, и золотая нить, обхватившая его сердце, тянет доктора такой трепетной болью, что он даже не замечает самую симпатичную медсестру отделения, а просто поворачивается на бок и снимает штаны для укола.