— Может быть, — очень спокойно отвечает Тата, и ее глаза при этом безо всякого смущения изучают Антона.
Он представляет, что через много лет мог бы рассказывать детям о том, как в падающем самолете отвлекал их белокурую маму разговорами, а потом, когда они все-таки приземлились, она уже не представляла, как может дальше жить без него. Ее дочка могла бы быть такой же тонкой и нежной, как сама Тата, с очень светлыми, почти прозрачными волосами, собранными в высокий хвост. И она бы снисходительно улыбалась, в тысячный раз слушая, как отец разглагольствует о «том самом самолете», и это было бы и смешно, и обидно сразу.
Антон глубоко вздыхает. На самом деле все не так. Все наоборот. Его бестолковая, правильная, интеллектуальная жизнь проносится перед ним за считанные секунды. Его книжки, которые он аккуратно расставил на полках, и люди, которым он разрешил пройти мимо, не подпустив их близко. И все те правила, который он придумал для себя сам, а еще те, которые придумали другие, а он, не сомневаясь, принял. Неужели можно вот так пустить под откос всю свою жизнь, почти не сомневаясь, что в конце его ждет… Кстати, что его ждет в конце? «В этом мире можно все», — снова и снова шепчет бархатный голос у него в голове. Нет ничего невозможного. Ничего невозможного нет. И нельзя взять то, что тебе не принадлежит… «Спорим на что угодно, что ты еще никогда не напивался в самолете» и потом это «Можно все»… Впрочем, какой в этом смысл, самолет все равно падает! Он чувствует, как его тело охватывает дурацкая нервная дрожь, и с удивлением замечает, что лицо Таты остается совершенно спокойным. И в довершение всего она сама начинает отвлекать его разговорами.
— Ну ладно, — говорит она, — пока мы тут падаем, я тебе расскажу еще одну историю — о том, кто не был мне безразличен.
Она садится к нему на колени и кладет голову на плечо. Никогда в жизни она не чувствовала такого покоя, такого умопомрачительного счастья, как с ним — сидя у него на коленях и запустив пальцы в его короткие жесткие волосы. Она держит в руках его голову, дотрагивается до лица, прорисовывая тонкими пальцами его каждую черточку, каждую еле заметную морщинку.
— Знаешь, — тихо говорит она, касаясь его уха губами и вдыхая запах его волос, — знаешь, я вчера ждала тебя целый вечер. Я лежала вот здесь, вот на этой кровати, и представляла, как дотронусь до тебя, когда ты придешь. Как я раздену тебя — очень медленно, и как ты забудешь обо всем на свете…
— Я не смог, — так же тихо отвечает он, и звук его голоса окутывает ее, вызывая легкую дрожь.