– Ты женился на дочери Германика. Мы, его дети, пережили худшие времена в истории Рима и выжили только благодаря тому, что держались вместе. Трещины в нашем семействе – вот с чего все началось, с эгоистичного заговора Агриппины. Если бы она не предала Калигулу, то он до сих пор оставался бы тем человеком, которого мы все любили. А я до сих пор находилась бы в Риме, помогая ему. Но если же ты приехал сюда лишь ради совета, как остановить его, то да, ты зря потратил время. Да, это Гай сослал меня на Пандатарию, но он по-прежнему мой брат. Мы дети Германика, и я никогда его не предам. Раз сенат исчезнет при правлении брата, значит пришло его время. Может, Агриппа прав? В конце концов, сделал ли сенат хоть что-нибудь для рода Германика?
Виниций вскочил на ноги и, не оборачиваясь, выбежал из дому.
Я плакала много часов напролет, умоляя тень матери прийти и утешить меня. Наконец рыдания стихли, ко мне вновь вернулась способность более-менее разумно мыслить. Я сожалела о том, что наша встреча с Виницием закончилась ссорой, но никакие мои слезы не отменят клятву, данную мной годы назад, когда мы все выстроились для церемонии бракосочетания по велению коварного Тиберия. Я тогда поклялась, что брак никогда не встанет между мной и моей семьей. Прежде всего я сестра императора, и хотя узкая полоска кольца связала нас с Виницием, с братом меня роднила горячая кровь Юлиев и два десятилетия выживания в смертельно опасной среде.
Я решила, что видела Виниция в последний раз.
Я ошиблась.
Глава 27. Тихие холодные слова
Когда мой супруг приехал вновь, остров покрывала искристая пелена инея, а я куталась в одеяла в термах моей тюрьмы. Мне пришлось перебраться туда и обустроить там маленький дом внутри просторной виллы. Кошмары, бывшие моими спутниками уже полтора года, лишили меня здорового цвета лица, оставив взамен воспаленные, безумные глаза и впалые, как у скелета, щеки, иссушили мышцы и сделали похожей на выходца с того света.
Со времени последнего визита Виниция мои умственные способности тоже заметно ослабели. Тогда я этого не понимала, разумеется, но как иначе объяснить, что я стала есть пищу в зависимости от ее цвета: от красного к зеленому? Я вырыла канаву вокруг одной из клумб, но совершенно не помню зачем. Кажется, это было как-то связано с конницей. Я много говорила вслух, иногда с тенью нерегулярно навещавшей меня матери, которая кивала мне в знак согласия, а иногда просто в пустоту, лишь бы нарушить мертвую тишину на вилле. Рабы способны были только на односложные ответы, и я довольно быстро решила, что лучше вообще не разговаривать, чем такая беседа.