Лекарь назвал бы меня сумасшедшей. И наверное, был бы прав.
Меня потрясла смерть Хориона. Этот вечно недовольный, вялый раб, который прислуживал мне на Пандатарии четыре месяца, покончил с собой, не вынеся одиночества, высокомерного поведения стражников и моего помешательства. Что тут говорить: мои вопли посреди ночи кого угодно довели бы до самоубийства. И это притом, что у него был друг. А у меня – никого. Настал день, когда Хорион просто не выдержал, перекинул через балку кусок веревки, сделал петлю на конце и выдавил из себя жизнь. Полагаю, рабу и так нет особых причин радоваться жизни, а у Хориона положение было похуже, чем у многих.
Неделю спустя я обнаружила Анния, второго раба, плавающим в декоративном пруду с самым блаженным выражением на лице. Если раньше, имея двух рабов, я считала себя одинокой, то теперь мне пришлось выучить новый трудный урок: надо ценить, что имеешь. Раз в день я видела одного из шести озлобленных незадачливых наемников, которые редко снисходили до того, чтобы обменяться со мной хотя бы словом. Я спрашивала их, дадут ли мне нового раба. Ответа не получила. Я не могла избавиться от сомнений в том, что известие о моих утратах достигло материка. Итак, моим единственным собеседником был то ли призрак, то ли плод воображения. Я благословляла богов за то, что у меня есть хотя бы эта точка фокуса; в противном случае я бы окончательно сошла с ума.
Других слуг так и не появилось, и мне пришлось осваивать совершенно новые для меня навыки: добычу, обработку и приготовление пищи. Путем проб и ошибок я училась печь хлеб. Плоды моих первых экспериментов варьировались от липкой жижи, которая застывала на столе бетоном и, должно быть, до сих пор там лежит, до штуковин, которыми легионеры с удовольствием стреляли бы из баллисты. Мое полное одиночество открыло мне глаза на то, сколь избалованы мы, высшие сословия. И я по-новому, с пониманием и даже сочувствием, взглянула на тех, кто нам служит. И наконец, у меня появилось представление о том, как моя мать умирала здесь от голода. Я сама была истощена и болезненно худа, а ведь пока я провела в изгнании лишь малую часть того времени, что жила здесь она. Прислуживали ли ей рабы? Разговаривала ли она с тенью отца? Раскрашивала ли мраморные бюсты? Пекла ли несъедобный хлеб?
Той осенью я впервые срубила дерево. Оно не было большим – скорее разросшийся куст. Но после этого я бралась только за тонкие ветки. С пустым желудком и усохшими мышцами рубка оказалась изнурительным делом, но если хочется тепла в зимнюю непогоду, выбора не остается. Однажды я, совершенно измученная, попросила стражника привезти мне дров или угля. Он насмешливо фыркнул и заявил, что ему платят за присмотр, а не за обеспечение меня дровами.