– Гай, – сказал Пакониан без какого-либо вступления, как будто мы были родственниками или ближайшими друзьями; по глазам брата я поняла, что фамильярность пришлась ему не по вкусу, однако он хранил молчание. – Я пришел с неприятным известием.
Жизнь была настолько безрадостна, что подобные заявления нас больше не приводили в волнение. Казалось, что все известия, приходящие в нашу семью, оказывались неприятными.
Лепид сделал шаг вперед, однако Калигула положил руку ему на плечо и жестом попросил его вернуться на скамью. Играм, подобным этой, я научусь гораздо позже, когда вырасту, стану сильнее и решительнее, а вот Калигула уже тогда был с ними знаком. Он тоже сел. В результате дети Германика и их друг удобно устроились на скамьях, пока незваный гость переминался с ноги на ногу, словно проситель. Вот так, незаметно и без усилий, Калигула обеспечил себе психологический перевес. Очень скоро он станет настоящим мастером в таких вещах.
– Говори, – велел он.
Взгляд Пакониана метнулся к колоннам по краю сада.
– Как ты думаешь, за нами не следят?
Калигула изогнул бровь:
– Полагаю, уши преторианцев всегда торчат где-нибудь неподалеку, но я готов признать, что сейчас их количество возросло примерно на две штуки.
Нельзя сказать, что намек был слишком тонким, но Пакониан его не уловил, только растерянно тряхнул головой и продолжил:
– Ты видел письма?
– Письма?
Пакониан бросил на стол два листа тончайшего пергамента, покрытых убористым текстом и заверенных подписями профессиональных копиистов.
– Только не заставляй меня читать все это, – утомленно вздохнул Калигула. – Перескажи суть.
– Ты знаешь сенатора Секста Вистилия?
– Думаю, да, – пожал плечами Калигула. – Это старик с одним непослушным глазом? С волосами как пух перезревшего одуванчика?
Пакониан нахмурился, так как не одобрял шутки над влиятельными пожилыми патрициями, но все-таки, поджав губы, кивнул:
– Да, скорее всего, это тот самый Вистилий.
– И что с ним?
– Он обвиняет тебя в дурном поведении. Обвиняет публично, в этих письмах, с которых сняли копии и распространили по всему городу.
– Это не письма, а гнусные памфлеты. Что за проступок на этот раз я якобы совершил? Продал Вистилию хромую лошадь? Или сбежал с его женой? Такие сплетни обо мне ходят – во всяком случае, те, которые добрались до меня.
Даже Пакониану было неловко от того, что́ ему пришлось сказать:
– Нет… Гай, сенатор обвиняет тебя в том, что ты силой принудил его к сексуальной связи!
Сначала мой брат молчал, только на его лице отразились одна за другой дюжина разнообразных эмоций, и наконец он разразился долгим смехом.