Искуситель посмотрел на нее как на дурочку.
– Все не так, как тебе внушили архангелы, – тихо сказал черт.
Этот слишком тихий голос, казалось, успокоил святую. Черты ее лица разгладились, выглядело даже немного нежно.
– А как все, черт? Сядь да расскажи, а я сама решу, верить тебе или нет.
Черт посмотрел по сторонам, будто пытаясь разглядеть нас с Аодом, и, выдвинув стул с потертым деревом, сел за стол.
– Неприятный запах, – сказал он, морщась. – Не все злое, что тьма. Вот моя правда, святая, вот истина, в которую верят черти. Восхваляемый тобой Сеир – самое ужасное создание Бога, из всех, что я когда-либо встречал. Он – самое настоящее зло, которое грабит внутренние миры простых людей. Его Рьяд напоминает Ньяд, в котором я жил.
– Ложь! – воскликнула женщина, но искуситель не останавливался.
– Он забрал у душ грусть и радость и называет это вечным счастьем. Но это не счастье. Жители Рьяда ничем не занимаются. Они только разговаривают друг с другом, сплетничают, хотя у них редко находится для этого повод, и существуют. Представь, что ты живешь целую вечность, не имея интересов и увлечений. Не год, не десять лет. Вечность. Сначала ты отдыхаешь от Алкеонской суеты, а после тебе становится плевать. Никакого вечного счастья не существует.
Женщина задумчиво покрутила прядь волос, наматывая ее на указательный палец.
– Кому ты служишь, Фетаад? – спросила она.
– Я служу демону по имени Гортей. Хотя вернее сказать, я служил ему раньше.
– Гортей, – Святая усмехнулась. – Мне известно, что отношения между Гортеем и Сеиром достаточно напряженные. Так что, голубчик, ты просто жертва их войны и ничего более.
– Возможно, так и есть, – согласился черт. – Но я видел «правду». Всего одним глазом, но я ее видел.
– Легендарную «правду»? – женщина вскинула брови.
Мы с Аодом снова переглянулись. Эта женщина знает побольше, чем многие ангелы и черти, населяющие загробные миры.
– И что же ты там увидел?
Черт опустил веки. Он сгорбился, уголки губ опустились, и теперь он напоминал старика. Я увидел, как тьма начала исходить от черта. Она была не густой, не атакующей, а печальным мраком.
– Мне нельзя говорить. Мне нельзя было и читать. Я только открыл кое-что для себя… Оказывается, все эти годы у меня была мечта, о которой я даже не подозревал.
– Что за чушь ты несешь? Как можно не знать о собственной мечте?
На нас опустилось тепло. Мне вдруг стало очень жалко черта. Эта жалость все нарастала и нарастала странным, неестественным образом, помимо моей воли. И вдруг я понял, что эта жалость принадлежит не мне.