— Все это понятно, Крис, но никому от вашей смерти лучше не станет.
— Глупости все это. Ставки в этой игре очень высоки, так высоки, что стоит попытаться даже при небольших шансах на выигрыш. Это, во-первых. А во-вторых, мои шансы, может быть, не так уж и малы. Я уже связался с Облаком и попросил его уменьшить, насколько возможно, скорость передачи. Оно согласилось. Вы сами сказали, что это может устранить главную опасность.
— Может, да. А может, и нет. Кроме того, если даже вы избежите того, что погубило Вейхарта, могут быть другие опасности, о которых мы не подозреваем.
— Тогда благодаря мне вы узнаете о них, это облегчит дело для кого-нибудь еще — ведь после Вейхарта мне легче браться за дело. Не надо меня отговаривать. Ни к чему это, Джон. Решение мое бесповоротно, я собираюсь начать прямо сейчас.
Мак-Нейл понял, что Кингсли не переубедишь.
— Ну, что ж, делать нечего, — сказал он. — Я думаю, вы не будете возражать, если я останусь здесь. У Вейхарта сеанс продолжался около десяти часов. Значит, у вас он продлится еще дольше. Вам понадобится пища, чтобы поддерживать приток крови к мозгу.
— Вряд ли я смогу делать перерывы для еды, Джон! Вы понимаете, что я должен сделать? Освоить целую новую область знаний, освоить ее всего за один урок!
— Я и не настаиваю на перерывах для еды. Хочу время от времени делать вам инъекции. Судя по состоянию Вейхарта, вы этого даже не заметите.
— Другое дело. Уколы так уколы, если вам так хочется. Я не возражаю. Но простите, Джон, мне пора приступать к делу.
Нет необходимости подробно описывать последующие события. Все, что происходило с Вейхартом, повторилось с Кингсли. Гипнотическое состояние продолжалось, однако, дольше — около двух дней. Наконец, когда сеанс был завершен, Кингсли, по указанию Мак-Нейла, уложили в постель. В течение следующих нескольких часов у него обнаружились симптомы, устрашающе сходные с теми, что наблюдались у Вейхарта. Температура у Кингсли поднималась до 38… 39… 40. Но потом его состояние стабилизировалось, и температура даже стала медленно понижаться. И по мере того, как температура падала — росла надежда у тех, кто был у постели больного: у Мак-Нейла и Энн Холей (она не отходила от Кингсли ни на минуту), у Марлоу, Паркинсона и Александрова.
Через тридцать шесть часов после окончания передачи больной пришел в сознание. Несколько минут выражение лица Кингсли менялось самым неожиданным образом; иногда оно становилось совершенно неузнаваемым, стало ясно, что с Кингсли творится что-то по-настоящему страшное. Началось это с непроизвольных подергиваний лица и нечленораздельного бормотания, которое быстро перешло в крики, а затем в дикие вопли.