Секретики (Алешковский) - страница 50

– Они знали! Они знали! – шепчу я тихонько. Песня прогоняет робость и страх. Я беру за руку Каринку, мою соседку, советскую молочную сестру, – наши мамы по очереди бегали в молочную кухню. У нее тоненькие черные косички с пышными белыми атласными бантами. В ее черных армянских глазах пляшут озорные огоньки. Каринке ничего не страшно! Мальчик, на голову ниже меня (неожиданно оказывается, что он мой тезка), берет меня за руку и тянет за собой. Послушной вереницей мы поднимаемся по ступеням и, пройдя ряд колонн советского ордера – белых тумб с толстыми базами-бубликами в основании, заходим в темный школьный вестибюль. Эти незамысловатые колонны, рудименты имперского петербургского стиля, оформляют вход в царство знаний. Серо-бело-коричневая змейка течет и течет и наконец исчезает в недрах школы, словно ее заглатывает огромный Левиафан, пожирающий нескончаемую стаю малька. Врата пройдены, микрофон унесен в директорскую, толпа родителей расходится. А песня всё льется и льется над пустеющей на глазах площадкой, советская песня, беспощадно веселая и назойливая. Двери рая закрываются.

Маркс, Ленин, Пушкин и Горький равнодушно взирают на опустевший школьный двор.

Анна Корниловна Якушкина стала нам матерью. Всем сразу. Так она сказала, написав свое имя, отчество и фамилию на доске. – Дети, я стану вам второй мамой.

С этих слов началась моя школа.

Большая, грузная, похожая на повариху в столовой, с толстыми мясистыми пальцами и очень доброй улыбкой, она вызывала доверие, ее хотелось слушать. Анна Корниловна красиво писала большим куском мела на доске прописные буквы: чертила две линии – одну над другой, решительно рассекала их косыми штрихами – получались клеточки, в которые она вписывала буквы. Строчные и прописные. Главное было – держать наклон. Мел издавал громкий “чпок”, прикасаясь к доске, скрипел и крошился, но, неотрывно двигаясь по поверхности, выписывал идеально красивые буквы.

Правильный наклон – от него всё зависело. Парты были старые, с откидными крышками, наклоненными к сидящему, с полочкой, где располагались специальные желобки для ручек и карандашей и отверстия для стеклянных чернильниц-непроливаек. Но мы уже писали дешевыми чернильными ручками с резиновыми пипетками. В их перьях застревали ворсинки бумаги, которые надо было оттирать о лежавшую рядом промокашку. Мне всё это очень нравилось. Пальцы правой руки вечно были в чернилах, я незаметно плевал на них и затирал чернильные пятна, засунув руку в карман, ткань справлялась с этой задачей куда лучше промокашки. Анна Корниловна застукала меня, схватила за руку, вытащила ее из кармана и пристыдила: