За год до моего поступления наша 39-я школа из обычной районной превратилась в английскую и получила приставку “спец”. Большинство учеников жили в больших сталинских домах по нечетной стороне Беговой. Теперь на них висят мемориальные доски художникам Горяеву и Шмаринову, писателю Соболеву, академику Парину – здесь жила советская интеллигенция. Но многих привозили с “Динамо”, “Аэропорта”, “Сокола” и “Войковской”. Некоторые дети поступали к нам с пролетарской Хорошёвки. Большинство хорошёвских учились в обычной “красной школе”, расположенной на задах нашей, мы с ними не дружили, но и не воевали особо, просто существовали в параллельных пространствах. Те, кто не мог у нас учиться, уходили в “красную школу” и исчезали навсегда.
Для спецшколы, естественно, набрали новых преподавателей языка и сменили руководство, пригласив новых завуча по английскому, директора и физрука, – двое последних вроде бы были неразлучными друзьями и вместе перешли из обычной школы в нашу английскую. Директора я совсем не помню, а вот учитель физкультуры запомнился какой-то особенной учтивостью, которой я за физруками более не замечал. Вновь пришедшие учителя английского сильно отличались от учителей из старого состава: не носили строгих однотонных юбок и платьев с отложными белыми воротниками, одевались в свободные вязаные кофты вместо строгих пиджаков. Здороваясь, они улыбались не деревянной улыбкой, а, скорее, застенчиво и сразу располагали к себе. Думаю, что старая гвардия встретила их в штыки, но на нас это противостояние поначалу никак не отразилось.
Особенной была наша завуч по английскому Тамара Сергеевна Царёва – немолодая элегантная женщина с тщательно забранными в пучок волосами, в неизменной белой блузке, заколотой тонкой желтой брошью с жемчужиной посередине. Она любила клетчатые шерстяные юбки и туфли на шпильках, всегда держала спину прямо и легко ходила на высоких каблуках. Ее умные черные глаза смотрели на тебя внимательно, но не строго. Раз в неделю она собирала наш класс в актовом зале, рассаживала на стульях вокруг черного рояля и разучивала с нами английские и американские песенки – “Янки-Дудл денди” или “О, май дарлинг Клементайн”. Почему-то весело было петь с ней на другом языке, рояль издавал цокающие звуки, как маленький пони, на котором Янки-дудл ехал домой в шляпе, которую он называл “макарони”. Много позже я узнал, что под словом macaroni имелась в виду вычурная итальянская мужская мода XVIII века, поэтому он в песне и зовется “денди”.
Рассказывали, что Тамара Сергеевна работала с мужем в дипмиссии в Канаде, и добавляли шепотом, что оказались они там не случайно, намекая на их шпионское прошлое. Эта тайна придавала ей особый шарм. Как там было на самом деле, уже не узнать.