И слушал со двора тот плач Василь, не решался войти вновь. Потом подошел к Петру, попросил закурить, но смял неприкуренную цигарку, вынул из кармана огрызок карандаша, положил на лавочку под бледный снопик света, падавший из окна, клочок газеты, написал что-то на белом чистом краешке. Сложил листочек вчетверо и сунул Петру в руку:
— Передай Марийке. Обязательно.
* * *
В сознание Иван пришел не сразу, он постепенно выплывал из бледной бескровной мути, память хаотически хваталась за какие-то обрывки, пока не соединила все в одну линию. Еще барахтаясь в этой вязкой мути, выкарабкиваясь из нее, он уловил неясные, будто доносившиеся из-за стены, голоса, Иван умышленно не раскрывал глаз. Прежде, подумал он, надо узнать, где он и кто эти люди.
— Может, позвать Галю? — говорил мужской скрипучий голос.
— Зачем? — сомневался женский голос, тоже немного хриплый, застуженный.
— А если не очнется?
— Ну… Не очнется… Тогда и она не поможет. Принесите самогон… Разотрем его.
Иван открыл глаза. Он не видел ничего, была сплошная тьма, но понял, что лежит в хате или в хлеву.
— Не надо… — сказал он. — Я уже… очнулся. Это у меня… от плена. Ослаб…
— Понятно, — только и сказала женщина.
А потом наступило молчание, которое Иван не решался нарушить. Он понимал свою полную зависимость от этих людей.
— Спрячем его в боковушку, — сказала женщина. Она говорила об Иване, словно о вещи.
В ответ раздалось покряхтыванье, поскрипыванье; казалось, из колодца тянут бадью и не могут вытянуть:
— А-а… Да… если бы там было сено или солома… А то одна труха.
— Больше некуда, — твердо сказала женщина. — Подвинем бочку, присыплем соломой.
— Может, в огороде, — неуверенно сказал старик. — В кукурузе?
— Сколько там ее — лоскуток. Да и не подойдешь туда днем. Ведите уж. А я сейчас принесу что-нибудь поесть.
— Скажите, где я? — наконец отважился спросить Иван.
— Как это где? — удивился старик. — В Вишенках.
— Это — какой области?
— Черниговской. Бобровица за нами. А как же это так, что ты ничего не знаешь?
— В поезде убегал, под сеном, — коротко пояснил Иван. — Значит, уже Черниговщина!
Старик зашуршал в углу, готовил Ивану укрытие. Иван даже не пытался помочь ему, — не было сил, да и не ориентировался он в темном хлеву.
Блеснул краешек неба, в хлев вошла женщина. В руках у нее зажглась спичка, запрыгало пламя.
— Чшш… Ты… Погаси! — Старик даже потерял от страха голос, замахал руками, и так же замахала черными крылами размытая тень за его спиной.
Женщина дунула на спичку.
— Я весной обмазала хлев, зашпаклевала все дыры, — словно оправдывалась она.