«Нет, наверное, не дойти мне до родного порога, — с тоской думал Иван. — Видно, правда, что нитка рвется в конце».
А сердце не хотело мириться с этим, летело через охваченную пламенем землю и не могло перелететь, падало, растерзанное и обессиленное.
Через несколько дней он дошел до той степени усталости, которая граничит с отупением, когда разум, оглушенный опасностями, постоянной настороженностью, притупляется, уступает инстинктам, и уже они одни владеют человеком. Человек опускается чуть ли не до первобытного состояния, в нем появляется нечто примитивно-хитрое, звериное. Главнейшая, а может, и единственная потребность — раздобыть еду да еще отыскать какую-нибудь нору, какое-то прибежище, где бы его не могли найти.
Краешком сознания Иван постигал это и иногда пытался сопротивляться. Тогда он что-то мастерил из дерева или листьев — однажды сплел лапти, но, не замоченные в воде и не запаренные, они быстро разлезлись. Всем его существом владели усталость и равнодушие ко всему, только иногда эту муть прорезала слабым взмахом крыла мысль о родном доме, о Марийке — и он оживал снова. Однажды, взглянув на свое отражение в лесном озерце, он снял с себя одежду и хорошенько вымылся, выдраил все тело песком и почувствовал себя так, словно очистил и душу, и в ней вновь пробудилась воля к жизни. С тех пор старался хоть как-то поддерживать опрятность, не дать себе расслабиться.
Хуже всего было то, что не мог получить помощи от людей. Их мало теперь оставалось в прифронтовой полосе, а те, которым удалось спрятаться, усидеть в своих домах или около них, были насторожены, подозрительны. Он сам вызывал эту подозрительность: не похож ни на солдата, ни на партизана, а в то, что бежал из плена, не верили. Последние колонны военнопленных здесь прогнали полгода назад. Только одну ночь ему удалось переночевать в селе, в хатке-завалюхе, у старенькой богомольной бабуси, которая ни о чем не расспрашивала, для которой он был просто страдальцем на этой земле, но которая и сама уже почти ничего не имела и ничего не знала ни о фронте, ни о дорогах, которые могли бы провести Ивана через фронт, знала только единственную дорогу — к богу, в те края, где нет голода, нет страданий, а только вечный мир и покой. Она положила ему в карман несколько картофелин и рассказала, как пройти за околицу.
…Утро застало Ивана в поле. Среди стерни он набрел на небольшой клочок нескошенного жита и решил перебыть там день. Укрытие было надежное и ненадежное. Надежное потому, что тут, на открытом месте, не могли остановиться немцы, хотя бы из-за угрозы воздушного налета, а ненадежное потому, что поблизости пролегала широкая полевая дорога, сухая, ровная как стол, хорошо укатанная, даже пыль не удерживается на таких дорогах, ее сдувают ветры; по ней сновали немецкие обозы и гнали на запад людей.