— Hol mal ein Stück Seife![22]
Иван ничего не понял из того крика. Через минуту немец выскочил с полотенцем и мылом в руке. Иван догадался, куда направлялись немцы. Стягивая на ходу комбинезоны, они направлялись к озеру, поблескивавшему в камышах метрах в двухстах от холма. И хоть раздевались на ходу, было видно, что они не торопились, не спешили на передовую. Ему вспомнился ловчила Граб, водитель из их бригады. Он, бывало, все ремонтируется, все не в бою…
Немец с полотенцем и мылом присоединился к остальным. Он тоже разделся, но не купался. Не купались и другие члены экипажа. В озерце у берега плескался только водитель, ожесточенно оттирал травяным пучком масло с рук. Остальные улеглись в траве, положив под голову одежду.
Танк стоял пустой.
Ивана снова затрясла лихорадка. И снова мысль жгла мозг, возникшая еще тогда, когда немцы ремонтировали танк, — тогда она возникла как неосуществимая мечта, сейчас же оборачивалась возможной реальностью и мчалась, забегала наперед всем опасностям. «Ну, не заведется… Тихонько вылезу назад… Им ведь оттуда не видно совсем. Можно не спешить, проверить все… А заведется… Они никогда не догонят… И никто из встречных немцев не обратит внимания на свой танк, идущий на фронт. Вон ведь какая там кипит заваруха… Только бы добежать. А тогда…»
Решения еще не было, хотя оно уже жило в Иване, близкое, достижимое, простое и вместе с тем пугающее.
Мозг еще отказывался принимать его. И в то же время Иван знал, что пропусти он такой случай — испепелит себя презрением. В самом деле, кто остановит его на передовой? Дорога пустынна, никого на ней сейчас не слышно. Проскочит позицию — немцы и не опомнятся. Правда, могут ударить свои. Но ведь это будет уже совсем близко от наших окопов. Да и он попытается отвести от себя огонь своих батарей. Вот сейчас выломает палку, привяжет белую тряпочку.
Но заведется ли танк? Справится ли он с ним? Управление там почти такое же, как у «тридцатьчетверки»…
И все-таки он колебался. Сидел недвижимо, а напротив него сидела на ветке чечетка, водила по сторонам бусинками глаз. Вольная птаха, она совсем не боялась человека. Ивану почему-то захотелось, чтобы она полетела, он легонько шевельнул рукой, и чечетка вспорхнула с ветки. Мысль Ивана заработала лихорадочно, и горячая дрожь снова била тело. Он вспомнил все последние дни блужданий, бегства, опасностей, вспомнил, как стреляли по нему, точно по бездомному псу, солдаты, и еще улюлюкали, и гоготали, и едкая злость подступила к горлу. Он подумал, что больше не сможет слоняться вот так.