Когда Дмитрий Иванович зашел в кабинет Чиркова, там уже сидел директор института Павел Андреевич Корецкий. Едва он успел поздороваться, как дверь открылась снова и через порог широко переступил Борозна. Он прищурил глаза, повел плечом — хотел поздороваться со всеми за руку, а потом кивнул и сел у приставного столика. Дмитрий Иванович сел в стороне, у стены. Пожалуй, и ему и Борозне в одно мгновение стало понятно, для чего их позвал Чирков. Денис Сергеевич Чирков — лет на пять моложе Марченко научный работник — впервые избран на должность секретаря парткома: было видно, что он не обвыкся еще за этим небольшим, застланным зеленым сукном столом и что предстоящий разговор ему неприятен. Да он этого и не скрывал. Провел ладонью по худощавому, землистого цвета лицу так, словно бы утирался или снимал невидимую паутину, сказал:
— Я даже не знаю, с чего начать. Дело такое сложное…
— Мне очень неприятно, что такое случилось, — с присущей ему прямотой, порой граничащей с невежливостью, даже с грубостью, прервал секретаря парткома Борозна. — Я готов принести Дмитрию Ивановичу самые искренние извинения. И тут, и публично…
— А, что там теперь все ваши извинения, — с досадой кинул на зеленое сукно карандаш Чирков. — Если бы ими можно было хоть чем-то помочь. Какой только дьявол дергал вас за язык? Ну почему вы не пришли к Дмитрию Ивановичу? Или хотя бы к Павлу Андреевичу…
— Я все понимаю, — темнея лицом, сказал Борозна. — И не могу ничего объяснить. Я не хотел зла Дмитрию Ивановичу… С того дня, как пришел в его отдел, я мозговал над проблемой предшественника АТФ. А потом прочитал статью и высказал свои мысли.
— Вы не имели права высказывать свои мысли.
— Не имею пр-р-ава? — повернул в его сторону голову Борозна, и это твердое «р» прозвучало как вызов.
Никто, конечно, не знал, да и трудно было догадаться, что уверенный в себе чернобородый доктор, который четко чеканил слова, до двенадцати лет не выговаривал этой коварной для многих буквы и что этот нажим на нее означал наивысшую степень его взволнованности. И поэтому Павел Андреевич ответил с несвойственным ему административным нажимом:
— Да, не имеете права. Потому что вы один, а там — целый коллектив. Не только наука, но и отношения, атмосфера — жизнь. Миновали времена, когда один ученый мог категорично высказываться о работе другого. — Корецкий говорил известные всем истины, но говорил их так, что они и впрямь приобретали какой-то особый, большой смысл. — В те времена и работал одиночка. Архимед, Коперник, кто там еще, Герострат, миссис Фуллер. Бросила в Миссисипи несколько веточек речного гиацинта — и вся Америка воюет с ними и по сей день. Строили библиотеку тысячи людей, а сжег один…