Вадим неожиданно засмеялся.
— Некому, некому, — успокоил он. — Я живу один.
— Я не в этом смысле, — сухо заметила Ольга. Она не любила, когда ее уличают.
— Ав каком же? — спросил Вадим простодушно. Ольга промолчала, наклонилась к Дашке, поцеловала ее, и та убежала на кухню к ящику с игрушками.
— Ну да, конечно, я и забыла, — с легкой усмешкой сказала она и нервным движением поправила разъезжающийся на коленях халатик. — Ты же у нас одинокий охотник. Тебе никто не нужен. Ни я была не нужна, ни Дашка. Ты сам по себе. А меня будто и вовсе не было, так, ненужный придаток к твоей жизни. Вспомни, ты хоть куда-нибудь брал меня с собой? Я что-нибудь видела, а я женщина и не дурнушка к тому же!
— Далеко не дурнушка, — подтвердил Данин и принялся рассматривать ее, как живописец рассматривает завершенную работу, то отходя, то приближаясь, то наклоняя голову вправо и влево.
Ольга подняла на него глаза и, криво усмехнувшись, отвернулась.
— Все ёрничаешь, — тихо сказала она.
Тепло и уютно было в квартире и остро пахло домом. Да, да, именно домом. Бог его знает, из чего состоит этот запах, но в его квартире пахло пылью и застоявшимся табачным дымом, как в общественном туалете, а здесь домом.
— Я кое-что забрать хотел, — сказал Вадим. — Вырезки из журналов. Думал, не понадобятся, а вот понадобились. Найди, пожалуйста.
Ольга вскинулась, подошла к стенке. Оказывается, она давно уже все приготовила. Вадим опустился на диван, похлопал по ворсистому, упругому его боку, он спал на нем пять лет. Диван скрипнул дружелюбно.
Ольга разложила вырезки на пледе, принялась заворачивать в симпатичную оберточную бумагу. Она сейчас совсем близко от Вадима была, такая красивая, такая ароматная, такая желанная. Она словно почуяла что-то, потянулась к нему.
«А почему бы и нет? — подумал Вадим. — Почему бы и нет? Дашку можно отправить гулять». Но он отвернулся как бы невзначай, как бы не заметил ничего, чтобы не обидеть ее. Нельзя. Поздно. Лучше не будет, только хуже.
— Спасибо, — сказал он. — Я пойду.
И пошел к двери и не обернулся даже.
Объяснительную Вадим написал. Не сразу, правда. Три страницы покоились уже в мусорной корзинке. Когда рвал их, ухмыльнулся — злой и ироничной получилась первая объяснительная. Вроде бы серьезно поначалу читалась, а ощущение оставалось такое, будто насмехался он и над замкоменданта Кремля и над своим начальником. Не поймет Сорокин, обозлится только пуще. Так что во второй описал только факты. Сухо и кратко, без комментариев. Профком назначили через два дня, в пятницу, а в четверг вечером он получил повестку из прокуратуры. Предлагалось явиться в пятницу именно в тот час, на который был назначен профком. Вадима это позабавило. В пятницу утром, посмеиваясь, он дошел до комнаты, где сидел председатель профкома Алексей Ильич Рогов. У порога Вадим принял скорбный вид и, постучавшись, вошел. Высокий, угловатый, с тонким, аскетичным лицом, с аккуратной короткой бородкой, Рогов походил на дореволюционных интеллигентов, какими их показывают в кино. Он всегда был неулыбчив и молчалив. За пять лет ни с кем в институте близко не сошелся, и, собственно, никто к этому и не стремился. Но вот общественные обязанности свои исполнял старательно и умело. С личным временем не считался. Когда чувствовал несправедливость, был непреклонен в спорах даже с самым высоким начальством. Вадим протянул ему повестку.