Скользнул в угол, ударился, юркнул в открытую дверь – и всё стихло.
Только шаги по коридору – торопливые, семенящие. Никто так в доме не ходит.
Только занавеска колеблется, будто ветром её подхватило.
Только соловьи поют.
– Эк ты заспала, это самое. Я уж тебя бужу, бужу. Небось день на дворе.
Манефа ходит по кухне, хлопает дверцами шкафов. Наклонится – загородит великим задом всё пространство. Слоновьи ноги врастопырку. Жу держится за косяк, не ровен час, рухнет. Просыпается еле-еле, как после обморока.
– Лучше бы разбудили, – говорит шерстяным ртом. Пить, надо пить. Чувствует себя как после отравления. Или высокой температуры. Поворачивается, идёт к крану, врубает на полную и ухает под воду – хватает ртом, губами, пьёт, чавкая, умывается, льёт на лысую голову. От холода продирает мурашками по спине.
Но так лучше. Так гораздо лучше.
– Что это ты, деука? Никак, занедужила? – спрашивает Манефа, заходя в комнату. Тревожные глаза следят за Жу. Жу прячется от них в полотенце.
– Сон плохой был просто, – говорит оттуда. – А так всё норм. Жить буду.
– Сон? А чего за сон такой, это самое?
Жу садится на постель, тяжело упирается локтями в колени. В голове ещё гудит, сил почти нет.
– Не знаю. Не сказать даже.
В глазах – мельтешение. Вот правда, что это было?
– Был тут как будто кто-то, – начинает медленно, но понимает, что дальше не скажет. Нечего дальше сказать. Потому что придётся тогда и про тех, кто тут всё время ходит. Бреется. Пьёт по ночам чай. Коробки какие-то таскает. А про них не хочется совсем.
– Душило? – спрашивает вдруг Манефа, и Жу поднимает глаза: как догадалась?
– Душило, – произносит медленно, не веря себе. – А что… так… ну, бывает?
– О-хо-хо. – Манефа качает головой и уходит. Чем-то гремит на кухне, двигает посуду, открывает дверцы шкафов.
Возвращается с горящей церковной свечкой.
– Сюда идит – командует так, что нельзя не подчиниться. Жу встаёт. Вместе стоят посреди комнаты. – За мной идёшь, знашь, это самое, и делашь то же всё, ну, самое это.
– Повторять? – уточняет Жу.
– Но, повторяй, – кивает Манефа и идёт со свечкой в угол. Кланяется, освещает обои. – Дедушка-соседушко, я к тебе не с гордостью, а с великой покорностью, прими, знашь, рабу Божью Евгению. Храни, береги, как нас бережёшь.
– Дедушка-соседушко, я к тебе не с гордостью, а с великой поконостью…
Манефа уже к другому углу ковыляет, заваливаясь вперёд. Хватается за стену, тычет свечой в угол. Кланяется.
– Дедушка-соседушко, не с гордостью, а с великой покорностью, прими рабу Божью…
– Дедушка-соседушко, не с гордостью… – мямлит вслед за ней Жу, а Манефа движется дальше: