– Дедушка-соседушко, не с гордостью, а с великой покорностью…
– Дедушка-соседушко, не с гордостью, а с великой…
– Дедушка-соседушко, не с гордостью…
– Дедушка-соседушко, не с…
Наконец заканчивает, выходит в середину комнаты, кланяется на все четыре угла. Жу стоит рядом. Манефа кланяется, а смотрит на Жу. Жу тоже поспешно наклоняется, раз надо.
– Ну, сделано, – говорит потом Манефа и тушит свечку. Шоркая, подходит к окну, распахивает его, отдёргивая занавеску. Радостный, тёплый, солнечный день врывается в дом. Птицы щебечут, как ненормальные. – Иди, поешь, сейчас попустит, – говорит Манефа и шоркает на кухню. Жу ползёт следом.
Кажется, и правда, уже попускает. Манефа собирает на стол: неизменная каша, хлеб и масло, но Жу чувствует, что сейчас съест что угодно. Сверху ко всему этому добавляется маленький кирпичик бледного сыра, без дырок и почти мягкого, но Жу радуется сейчас и ему. Наскоро мажет себе бутер, пихает в рот кашу, хлебает чай. Сладкий, горячий. Попускает.
– А я ночью слухаю: всё в стену как будто бухат кто и бухат, бухат и бухат. Что такое, думаю, самое это? Грозы нет вроде, знашь, это самое, а всё в стену… Ты где была вчера-то? – вдруг оборачивается и глядит прямо в глаза Жу, так что ни моргнуть, ни охнуть.
– Где? Да нигде вроде…
– Нет, ты, деука, давай, это самое, не скрывайси. Ты всё говори, он ведь, знашь, так просто гнать не станет. Это надо, знашь, что-то такое… этакое сотворить-то.
– Да ничего я не твори… ничего такого.
– Мож, была у кого? Вещь каку принесла?
– Да ни у кого я… – И тут Жу понимает всё и холодеет. – У Ленки была, – говорит. – У Быковой.
– У Ленки? Ага. – Манефа реагирует на удивление спокойно. Не орёт, не ругается. Отец бы уже изорался. – И что, она давали тебе чего, Ленка-то?
– Она на улице поймала меня… – бормочет Жу, словно пытается оправдаться. – И… ну… домой зазвала… – Чувствует, как краснеет. Будто что-то нехорошее есть во всём этом. И в том, что Ленка завела Жу домой, и в том, что они вообще разговаривали. И в синепухе, главное-то, в синепухе, конечно! – Она мне банку с водой дала, – признаётся совсем уже тихо.
– Воду? – говорит Манефа и смотрит строго. Кто бы знал, что может так смотреть. – А ошшо чего? В харю прыскала?
– В харю? Ну… да… – Жу теряется. Никогда не доводилось думать о себе такими словами.
– Где та вода? – подступается Манефа грозно.
– Да не… нигде.
– Где вода? Ты в дом внесла?
– Нет, нет! В реке она.
– Вылила, что ли? – понимает Манефа, и напор её спадает.
Жу кивает. Манефа качает головой. Потом оглядывается. Потом тянется и достаёт из-за иконы тоже банку с водой – у всех у них, что ли, такие банки запрятаны за икону, думает Жу.