– Про меня – не смешно, – говорит Жу тихо и идёт быстрей. Мешает банка, но всё равно – уже почти бежит.
– Эй! – голос брата в спину. В голосе – недоумение. – Эй, ну ты чего? Уже и постебаться нельзя. Эй, ну ладно, всё, прекратили. Ну!
Жу не останавливается. Всё равно догонит. Всё равно от него никуда деться нельзя.
Жу точно знает – никуда деться нельзя.
И всё-таки ночь – это ночь. Даже здесь. Сизая, прозрачная. Почти вечер, но нет, ночь.
Жу стоит у реки, прижимает к себе по-животному тёплую банку. Вокруг всё серое, будто странная слепота влилась в глаза. Туман лежит между холмами. Туман и дым. Пахнет костром, множеством костров, словно всюду жгут. Влажно. Где-то по деревне слышна музыка, вдруг взревёт далёкий мотор – и опять тихо. Только собаки перелаиваются. Жу прижимает к себе банку, будто старается об неё согреться.
– Что, набегалась? – брат догоняет. Дышит тяжело. – Нравится?
Жу не отвечает. В груди зреет непонятное счастье, ниоткуда.
– О, глянь-ка! – вдруг говорит брат. – Старая знакомая, Альбина – рябина!
Жу оборачивается – через туман к реке шагает вчерашняя старуха. И место прежнее – вон церковь, вон поворот дороги. И опять она сворачивает в чертополох – на тропу, срезать за церковью к мосту. Идёт, склонившись вперёд, руки заложены за спину, голова опущена долу. Что-то бормочет.
– Давай за ней, – подбивает брат шепотом. – Идём. Ну!
Жу не хочет, но идёт. Не хочет, не интересно, лучше бы побыстрее к Манефе – но идёт, сворачивает в лопухи, почти на ощупь находя тропку.
За церковью как будто темнее и туманнее. Альбина идёт быстро, тропа ей хорошо известна.
– А ведь сказано: не ходи. Не ходи, если не знаешь. Шипица это – сырое мясо привязать и слово сказать. Шипица. Только всё надо с молитвой, – доносится бормотание. Жу неприятно и жутко.
– Чёрт! – вдруг спотыкается и чуть не падает. Еле ловит равновесие, прижимает к себе сильней банку. – Черт! – за спиной звенит кусок проволоки.
Альбина подпрыгивает и оборачивается моментально. Испуганно глядит на Жу сквозь туман. Жу прижимает банку, будто старается ею прикрыться.
– Проволока, – говорит и поддевает носком. Отбрасывает подальше в бурьян. – Прямо на тропе лежала.
– Не поминай нечистого! – говорит старуха твёрдым голосом. – Особенно к ночи.
И торжественно поднимает руку. Жу кажется, сейчас начнёт крестные знамения класть. Но старуха только отмахивается, поворачивается и идёт дальше.
– Тётка-то того, ку-ку, – говорит брат, когда она наконец сворачивает у моста налево, к дому, стоящему у самой реки.
– Помолчал бы, – хмыкает Жу и чихает – в тумане холодно и влажно.