Ольга с Манефой выпрямляются, поднимают головы от грядок. В глазах у обеих – удивление и испуг.
– Я это… За молоком пойду схожу, – говорит Жу первое, что пришло в голову. – Валентина… Тётя Валя говорила приходить.
Солнце сразу шпарит по глазам, и тёплый воздух обнимает лысую голову. Жу щурится на свет, стоит, раскачиваясь, с пустой чистой банкой под мышкой, с деньгами в кармане. Вся энергичность, всё желание куда-то мчаться и что-то делать, с которыми проснулась, куда-то канули, и теперь Жу стоит на дороге, смотрит на деревню и не понимает, что дальше. И ещё как будто просвечивает, того гляди, упадёт от первого порыва ветра. Но ветра нет. Жу стоит и не падает.
Одно дело сказать: я за молоком схожу. А другое дело – выйти из дома. Пройти через всю деревню. Без брата. Только Жу. Но надо. Надо идти, искать. Непонятно что, непонятно кого. Просто гложет это: идти, найти. Молоко – повод.
Жу достаёт из кармана и натягивает на голову шапку по самые уши. Разворачивает нашивкой назад. Теперь можно. Спускается в деревню, в залитый солнцем её простор.
Ещё с моста замечает какое-то движение возле церкви. Подходит – точно: стоят УАЗ-буханка и легковушка, мужики в рабочей одежде что-то таскают. Двери в соседнее здание открыты, там как будто склад, и люди снуют то туда, то к машинам, то в церковь. Инструменты, коробки, вёдра. Доски, мешки с цементом. Строить будут, понимает Жу. Ремонт. Реконструкция.
Дверь в церковь открыта, но людей у входа нет. Жу потихоньку заглядывает внутрь. Оттуда веет холодом, пустым, нежилым пространством. Пахнет извёсткой и голубиным помётом. Пахнет свежей доской. Приятный манящий полумрак. Где-то глубже слышно, как ходят и переговариваются люди. Внутри колокольни – леса у стен, свежая деревянная лестница – куда-то наверх. Жу вскидывает голову – из колокольни ухает свет, таинственный и пыльный.
Словно кто-то толкает Жу в спину и резко вдёргивает на ступеньки. Тихо, чтобы не привлекать внимания, и быстро-быстро-быстро Жу поднимается на колокольню. Не поднимается – взлетает, не касаясь перил – шершавых, неошкуренных. Тут сильнее пахнет голубиным помётом, сильнее – деревом и запустением. Открытая дверь остаётся внизу, пространство сужается, ввинчивается в небо, и Жу несётся – как когда-то раньше, когда шарахались с братом по заброшкам, и как тогда кружится голова – не то от напряжения, не то от куража, не то испуга от собственной смелости.
Наконец свет падает на голову, много света, и с новым витком Жу врывается на верхнюю площадку колокольни. С перил, хлопая крыльями, снимаются несколько голубей и, покружив, планируют вниз, в деревню.