Но было в них, этих фронтовиках, и много нового. Вот пришел с войны человек. И голос у него тот же, и тот же цвет глаз, и губы те же, а человек другой…
Савельев из второго подъезда вернулся совсем седым; Мурлыкин — тот, который перед самой войной сменил фамилию на Норд, за что и получил во дворе прозвище Норд-Мурлыкин, приехал с фронта в погонах лейтенанта и с семью орденами. Но больше всех удивил Кузнецов.
Борис Николаевич Кузнецов, который работал до войны каким-то начальником и ходил в белой фуражке с высоким околышем, потому и являл всегда вид далеко не гражданского человека, пришел с фронта в погонах рядового и без орденов.
Глядя на Бориса Николаевича, недоумевали: «Как же так? Начальник, а рядовой…» И возникали вопросы: «А может быть, вовсе никакой не начальник? Просто когда-то сам захотел им быть, и все тут?»
По вечерам во дворе гремели радиолы. Они включались громко, на полную мощность, словно демонстрировали возможности своего звучания. Под музыку танцевали. Пластинки — с романсами Изабеллы Юрьевой, Вадима Козина, Лещенко, и лишь только несколько вещей Утесова и Шульженко напоминали о войне.
Замызганные пиджаки, кофточки, промасленные телогрейки сменялись на сохранившиеся еще с довоенных времен бостоны и креп-жоржеты, трофейные курточки, блузки, аккуратные костюмчики; появились сделанные под золото кольца, цепочки, браслеты; в старомодных буфетах встали мозельские сервизы с розовыми мадоннами, по стенам развешивались гобелены.
А каких только не было часов! Круглые, прямоугольные, продолговатые…
У малышей оказались губные гармошки, у подростков — фотоаппараты, у ребят постарше — аккордеоны.
Зажатый подбородком какого-нибудь паренька красивый переливающийся инструмент представлял собой в его руках целое богатство, которое, казалось, неизвестно даже сколько и стоило.
Но это было далеко не у всех. В основном у ребят, чьи отцы вернулись. Они-то и привезли с собой дорогие подарки как плату за долгое отсутствие.
Сережке не привезли ничего. Он не завидовал всему тому, что появилось у ребят, но тем не менее чувствовал какую-то обидную несправедливость. Мать купила ему синий трофейный френч, но носить он его не стал. А френч был хороший, почти новый, даже с этикеткой над боковым карманом.
Но все-таки нет-нет да и появлялось теперь у Сережки тоже что-нибудь заграничное: ручка, зажигалка, а один раз он даже пришел домой в новых носках. Мать сразу заметила это.
— Где взял? — спросила она, рассматривая яркую пару.
— Дали…
— Кто?
Он не ответил.
— Кто? Кто? Я тебя спрашиваю! — почти закричала она.