Тополиный пух: Послевоенная повесть (Николаев) - страница 22

Вечером во дворе рассказывали, что какой-то немец на стройке чуть не выжег себе глаза.

— Папиросу ему с порохом кто-то дал, — пояснял мушкетер-Валька. — Она-то и рванула, когда он затяжечку сделал… Лицо, говорят, ему опалило и волосы на голове сожгло. Так и надо, — заключил он.

Однако взрослые это не одобряли, осуждали даже.

— Что же теперь? Издеваться над ними, что ли, можно, если они пленные?! — говорил Савельев. — Это негоже…

— Но они же издевались над нашими. Вспомни… — не соглашался Мурлыкин.

— И все равно, — перечил ему Савельев. — Ты же знаешь, мы как в Германию вошли, приказ такой был: не обижать никого — ни мирное население, ни пленных… А издевались это нацисты, эсэсовцы…

Сережка слышал этот разговор и гордился тем, что хоть чем-то смог досадить немцу: «Молодец, Мурлыкин, правильно рассуждает».

Удовлетворенный, он направился к магазину, куда ему велела сходить мать: узнать, не привезли ли чего?

Магазин был пустой, как и полукруглые стеклянные витрины, пыльные изнутри. И только в самом углу, где неторопливая, всегда с печальными, казалось уже выплаканными, глазами тетя Клава торговала газировкой, толпилось несколько человек. Тетю Клаву знали не только в Сережкином доме, ведь в магазин ходила почти вся улица. В войну у тети Клавы погибли на фронте два сына, и женщина осталась одна. Ее любили, а особенно малыши, которым она нет-нет да и давала бесплатно разноцветные горошинки — ландрины или наливала стакан газированной воды на всех. И вот когда Сережка уже был готов сказать тете Клаве: «Один с сиропом», он почувствовал сильный толчок в плечо. Какой-то парень в майке и в начищенных до блеска сапогах, в которые были вправлены брюки, оттолкнул его и протянул продавцу деньги.

— Ты что? — отскочил в сторону Сережка. — Ты что пихаешься?

— Тихо, тихо, оголец…

И он смазал ладонью по Сережкиному лицу. Тетя Клава и стоящие в очереди возмутились. Но что они, в конце концов, могли поделать с нахалом, который как ни в чем не бывало уже требовал стакан воды.

Парня Сережка видел впервые. «Кто он? Откуда взялся?» А тот уже пил газировку, косо поглядывая на Сережку, который, отступив назад, лихорадочно строил планы мести. «Вот выбью сейчас у него стакан…» И Сережка, конечно, выбил бы! Он даже прикинул, с какой стороны это лучше сделать, еще бы секунда, и тот бы умывался своей газировкой. Но тут неожиданно в магазине появился Японец. Он сразу же обратил внимание на раскрасневшегося Сережку.

— Ты что здесь? — подошел он к нему.

— Да вот… Оттолкнул его этот жирдяй, — высунулась из своего оконца тетя Клава. — Взял и оттолкнул… А он стоял здесь, как все, в очереди…