– Мы всегда за что-то сражаемся, – продолжил Рам, стараясь прогнать непрошенную ассоциацию. – На войне, в мирной жизни. Если ты сейчас уйдёшь – проиграешь своё сражение. За своё дитя души. Помнишь, на вокзале ты говорила, что весь город – это твои дети. Сейчас только ты можешь их спасти. Без тебя я не справлюсь. Выбирай – уйти с ней, – китежец показал на плот с саркофагом, – или остаться и помочь им, – он указал на молчаливые тени вокруг других плотов.
Из глаз идиллийки потекли слёзы. Она вытащила чёрную, едва различимую в ночи капсулу из контейнера и тихо произнесла:
– Я никому не в силах помочь. Я не хочу смотреть, как мои люди умирают в вашей войне.
– Так сделай, чтобы никто больше не умер! – Костас вынул планшет и показал Заре текст приказа об эвакуации населения. – Только ты сможешь организовать эвакуацию в указанные сроки. Сейчас не время скорбеть об умерших – надо заботиться о живых. Понимаешь? Ты нужна не ей, – он опять ткнул рукой в сторону саркофага. – Ты нужна своим людям.
Казалось, идиллийка его не слышит. Её взгляд прикипел к строкам приказа, вновь и вновь перечитывая слова об эвакуации.
– Всех? – неверяще спросила Арора. – Вы отпустите всех?..
– До единого, – подтвердил Костас. – Если уложимся в срок. И без твоей помощи не обойтись.
Зара бросила долгий взгляд на утопающий в цветах саркофаг с телом, положила капсулу в контейнер и закрыла крышку.
– Мне нужно немного времени чтобы попрощаться.
Планета Идиллия. Город Зелар, комендатура
Луг – плоский, как доска, лес – слишком далеко, и там все равно опасно; единственное укрытие – это кладбище и его могилы. Спотыкаясь в темноте, мы бежим туда, в одно мгновение каждый прилипает к одному из холмиков, как метко припечатанный плевок.
Через какие-нибудь несколько секунд было бы уже поздно. В окружающей нас тьме начинается какой-то шабаш. Все вокруг ходит ходуном. Огромные горбатые чудища, чернее, чем самая черная ночь, мчатся прямо на нас, проносятся над нашими головами. Пламя взрывов трепетно озаряет кладбище.
Все выходы отрезаны. В свете вспышек я отваживаюсь бросить взгляд на луг. Он напоминает вздыбленную поверхность бурного моря, фонтанами взметаются ослепительно яркие разрывы снарядов. Нечего и думать, чтобы кто-нибудь смог сейчас перебраться через него.
Лес исчезает на наших глазах, снаряды вбивают его в землю, разносят в щепки, рвут на клочки. Нам придется остаться здесь, на кладбище.
Перед нами разверзлась трещина. Дождем летят комья земли. Я ощущаю толчок. Рукав мундира вспорот осколком. Сжимаю кулак. Боли нет. Но это меня не успокаивает – при ранении боль всегда чувствуется немного позже. Я ощупываю руку. Она оцарапана, но цела. Тут что-то с треском ударяется о мою голову так, что у меня темнеет в глазах. Молнией мелькает мысль: только не потерять сознания! На секунду я проваливаюсь в черное месиво, но тотчас же снова выскакиваю на поверхность. В мою каску угодил осколок, он был уже на излете и не смог пробить ее. Вытираю забившуюся в глаза труху. Передо мной раскрылась яма, я смутно вижу ее очертания. Снаряды редко попадают в одну и ту же воронку, поэтому я хочу перебраться туда. Я рывком ныряю вперед, распластавшись, как рыба на дне, но тут снова слышится свист, я сжимаюсь в комок, ощупью ищу укрытие, натыкаюсь левой рукой на какой-то предмет. Прижимаюсь к нему, он поддается, у меня вырывается стон, земля трескается, взрывная волна гремит в моих ушах, я под что-то заползаю, чем-то накрываюсь сверху. Это доски и сукно, но это укрытие, жалкое укрытие от сыплющихся сверху осколков.