В ответ на это он получает еще пятьдесят марок штрафа. Ему приказывают покинуть зал.
Девица стала заметно скромнее.
— Что же происходило в вечер убийства между вами и Бартшером? — продолжает допрос председатель.
— Ничего особенного, — неуверенно говорит она. — Мы просто сидели и болтали.
Судья обращается к Альберту:
— Имеете ли вы что — нибудь сказать по этому поводу?
Я сверлю Альберта глазами. Но он тихо произносит:
— Нет.
— Показания свидетельницы, следовательно, соответствуют действительности?
Альберт горько улыбается, лицо его стало серым. Девушка неподвижно уставилась на распятие, висящее над головой председателя.
— Возможно, что они и соответствуют действительности, но я слышу все это сегодня в первый раз. В таком случае, я ошибался.
Девушка облегченно вздыхает. Вилли не выдерживает.
— Ложь! — кричит он. — Она подло лжет! Развратничала она с этим молодчиком… Она выскочила из ложи почти голая.
Шум и смятение. Прокурор негодует. Председатель делает Вилли замечание. Но его уже никакая сила не может удержать, даже полный отчаяния взгляд Альберта.
— Хоть бы ты на колени сейчас передо мной бросился, я все равно скажу это во всеуслышание! — кричит он Альберту. — Развратничала она, да, да, и когда Альберт очутился с ней лицом к лицу и она ему наговорила, будто Бартшер напоил ее, он света невзвидел и выстрелил. Он сам мне все это рассказал по дороге в полицию!
Защитник торопливо записывает, девушка в отчаянии визжит:
— И правда, напоил, напоил!
Прокурор размахивает руками:
— Престиж суда требует…
Словно разъяренный бык, поворачивается к нему Вилли:
— Не заноситесь вы, параграфная глиста! Или вы думаете, что, глядя на вашу обезьянью мантию, мы заткнем глотки? Попробуйте — ка вышвырнуть нас отсюда! Что вы вообще знаете о нас? Этот мальчик был тихим и кротким — спросите у его матери! А теперь он стреляет так же легко и просто, как когда — то бросал камешки. Раскаяние! Раскаяние! Да как ему чувствовать это самое раскаяние, если он четыре года подряд мог безнаказанно отщелкивать головы ни в чем не повинным людям, а тут он лишь прикончил человека, который вдребезги разбил ему жизнь? Единственная его ошибка — он стрелял не в того, в кого следовало! Девку эту надо было прикончить! Неужели вы думаете, что четыре года кровопролития можно стереть, точно губкой, одним туманным словом «мир»? Мы и сами прекрасно знаем, что нельзя этак — за здорово живешь — пристреливать своих личных врагов, но уж если сдавит нам горло ярость и все внутри перевернет вверх дном, если уж такое найдет на нас… Прежде чем судить, вы хорошенько подумайте, откуда все это в нас берется!