— Ну, а твой отец кто?
— Переплетчик, — говорю я.
— В самом деле? — Козоле оживляется. — А Альберта?
— У него отец умер. Слесарем был.
— Слесарем! — радостно повторяет Козоле, как будто это по крайней мере папа римский. — Слесарь, это замечательно! А я токарь. Мы были бы коллегами.
— Совершенно верно, — подтверждаю я.
Я вижу, как кровь Козоле — солдата начинает возвращаться к Козоле — штатскому. Он словно свежеет и крепнет.
— Да, жаль, что он умер. Бедный Альберт, — говорит Козоле, и когда Конор, проходя мимо, опять корчит презрительную мину, он, ни слова не говоря и не поднимаясь с места, ловко награждает его пинком. Это опять прежний Козоле.
Дверь в большой зал хлопает все чаще. Народ понемногу собирается. Мы идем туда. Пустое помещение, украшенное гирляндами бумажных цветов, уставленное пока еще не занятыми столиками, кажется холодным и неуютным. Наши однополчане собираются группками по углам. Вон Юлиус Ведекамп в своей старой прострелянной солдатской куртке. Отодвигая стоящие на дороге стулья, быстро пробираюсь к нему.
— Как живешь, Юлиус? — спрашиваю я. — А за тобой должок, не забыл? Крест из красного дерева! Помнишь, ты обещал смастерить для меня из крышки от рояля ладный крестик? Пока что можно отложить, старина!
— Он бы мне самому пригодился, Эрнст, — печально говорит Юлиус. — У меня жена умерла.
— Черт возьми, Юлиус, а что с ней было?
Он пожимает плечами:
— Извелась, верно, постоянным стоянием в очередях зимой, тут подоспели роды, а у нее уж не хватило сил перенести их.
— А ребенок?
— И ребенок умер. — Юлиус подергивает своими искривленными плечами, словно его лихорадит. — Да, Эрнст, и Шефлер умер. Слышал?
Я отрицательно качаю головой.
— А с ним что случилось?
Ведекамп закуривает трубку:
— Он ведь в семнадцатом был ранен в голову, так? Тогда все это великолепно зажило. А месяца полтора назад у него вдруг начались такие отчаянные боли, что он головой об стенку бился. Мы вчетвером едва с ним сладили, отвезли в больницу. Воспаление там какое — то нашли или что — то в этом роде. На следующий день кончился.
Юлиус подносит спичку к погасшей трубке:
— А жене его даже и пенсию не хотят платить…
— Ну, а как Герхард Поль? — продолжаю я расспрашивать.
— Ему не на что было приехать. Фасбендеру и Фриче — тоже. Без работы сидят. Даже на жратву не хватает. А им очень хотелось поехать, беднягам.
Зал тем временем заполняется. Пришло много наших товарищей по роте, но странно: настроение почему — то не поднимается. А между тем мы давно с радостным нетерпением ждали этой встречи. Мы надеялись, что она освободит нас от какого — то чувства неуверенности и гнета, что она поможет нам разрешить наши недоумения. Возможно, что во всем виноваты штатские костюмы, вкрапленные то тут, то там в гущу солдатских курток, возможно, что клиньями уже втесались между нами разные профессии, семья, социальное неравенство, — так или иначе, а товарищеской спайки, прежней, настоящей, больше нет.