Приходится снова отступить к столу, теряя стратегическое преимущество. Но пока я так близко — ты, пожалуй, вообще не способен ничего услышать. Сажусь на стул, смотрю снизу вверх. Поза намеренно беззащитная, должна сработать на подсознании. Растерянный взгляд даже имитировать не приходится.
Потому что я действительно не понимаю.
Всё ведь нормально шло. Без проблем. Где и когда случился перелом — понятно, но совершенно не понятно другое: в чём состояла моя ошибка? Что я сделал не так? Или сказал?
Паниковать ты, голуба, начал три дня назад, когда я посчитал, что приручение успешно завершено и уже можно всё тебе объяснить. Что ты — поймёшь. И что ты уже достаточно проникся в отношении меня положительными эмоциями, а сочувствие сработает дополнительным стимулом. Похоже, рановато я так посчитал. Но сделанного не вернуть, вот и приходится работать с чем есть.
Может, на жалость подавить? Люди — они жалостливые. Если верить бабуле, а кому знать, как не ей…
— За что ты так со мной? Я кажусь тебе уродом? Чудовищем? Я тебя чем-то обидел? Хоть раз? Зачем же тогда ты меня так обижаешь?
Вроде действует. Шептать перестал. Смотрит хотя и настороженно, но уже именно что смотрит, а не таращится. Главное — держать голос огорчённым и растерянным. И стараться говорить на понятном ему языке, не затрагивая опасных тем. И не двигаться.
— Не моя вина, что ты здесь оказался. Я тебя честно выкупил, и теперь стараюсь сделать всё, чтобы тебе было если не хорошо, то хотя бы не слишком плохо. Согласись — я ведь стараюсь! Я же тебя даже не держу, двери открыты, хочешь — можешь уйти в любое время. Только далеко ли ты уйдёшь — без друзей, без денег, без вида на жизнь или хотя бы покровителя, способного вписать твою судьбу в собственный свиток? Мой дом для тебя — не тюрьма, а единственное безопасное убежище, и я бы не хотел, чтобы ты воспринимал меня хозяином-деспотом, а себя рабом или вещью. Если я и хозяин, то только лишь хозяин дома, а ты — почётный пленник-гость, перед которым хозяева должны всячески расстилаться, чтобы не навлечь на свой дом несмываемого позора. Вот я и расстилаюсь… как могу. Виски вот разыскал. Думаешь — легко было? Из вашего мира, настоящий. Выпей, не обижай меня. Если боишься — я могу отодвинуться подальше…
Есть!
Глаза сощурил, подбородок задрал, с кровати слез и на стул уселся с самым решительным видом. Причём даже не стал отодвигать этот стул подальше от меня, хотя мог бы, вполне бы естественно смотрелось. Но нет — не мог. Я же его в трусости обвинил. Как же после такого — да отодвинуться? Всё-таки иногда люди такие предсказуемые.