Одно слово — людь.
* * *
Сегодня солнечный желток почти оранжевый, над побережьем буря. Хорошо тем, кто там сейчас, мокрый соленый ветер с острым запахом водорослей принес с моря прохладу, может быть, даже дождь. Может быть, повезет и нам, и до нас дотянет, хотя бы остатки, не все же выливать на не ценящих своего счастья прибрежников. Не особо, впрочем, надеюсь. И не потому, что пессимист — просто по такой жаре даже надеяться лень.
Жара.
Утро еще совсем раннее — а от стены дома за спиной идет ощутимая волна жара. Дом не успел сегодня нагреться, нет, слишком рано — он просто со вчерашнего еще остыть не успел. И перила у лестницы тоже теплые. И ступеньки под босыми ногами. Начинаешь понимать полудиких предков, которые так любили спать в темных и прохладных подвалах. Там пахнет мокрой землей и заплесневелым камнем, там в блаженном сумраке ритмично падают с потолка капли, там живут пауки и разная бесшумная юркая мелочь, не любящая яркого света. Впрочем, у нас подвал сухой, и живности в нем тоже нет. Зато есть темнота. И нет жары.
Я люблю темноту и прохладу, но терпеть не могу подвалов, а потому еще несколько лет назад оборудовал мансарду не только плотными ставнями, но и водяным охлаждением крыши по капиллярному принципу. Как в глиняных кувшинах. Впрочем, ставни обычно закрыты только на дедовой половине, статус человека обязывает к определенной открытости. А вот охлаждение работает — в лаборатории куда менее жарко, чем снаружи.
— Поцелуй меня…
Короткий смешок.
— А зачем?
— А просто…
Жаркий шёпот, приглушённая возня, снова короткий смешок. Ощущение дежавю настолько острое, что на мгновение даже перебивает ставшую уже привычной апатию, вызванную неотступающей жарой. Но лишь на мгновение. Тем более что дальше, на полувздохе:
— Ференциата…
И снова смех — легкий, почти беззвучный.
Замираю у самой двери, на предпоследней ступеньке. Мне отчетливо видно их на фоне светлого окна. А вот им меня — нет, потому что сидят они боком ко входу и куда больше увлечены друг другом, чем тем, что происходит вокруг. И сидят в моем любимом кресле, разумеется, где же еще. Оба! Можно подумать, деду мало его качалки на его половине. А еще предки называется! Другие к чужим любимым вещам куда трепетнее относятся, вот я, к примеру, на его качалку никогда своей задницы не водружал. Не покушался даже. Уважал потому что. Чтил. Проявлял и так далее.
Впрочем… о чем это я?
Они.
В моем (моем!!!) кресле.
Оба.
Два силуэта, слившиеся в один, на самом деле слившиеся, не фигурально выражаясь. Какая уж тут фигуральность, когда вот оно! Одно это уже может выбить из колеи. Но не сейчас. Сейчас куда важнее, что они…