, застрять в этом Египте, когда Мессия вот-вот явится. Наша страна ждет.
Первым лезет не кто иной, как толстячок Бенци, за ним Меир Арье со своей обезьяньей ухмылкой, дальше Двора и Йохевед, Сусанна и Зеэв. А потом и я влезаю на стул – заключенный Z чувствует, что сам приподнимается. Но мне страшновато, я боюсь примкнуть к этой беготне с расставленными руками, к этому завыванию и полету. И вдруг меня хватают, поднимают, учительница взяла меня, держит, ставит и приводит в движение – что это, как не любовь, не забота?
Она со мной, пока мои ноги не заработали как следует, пока мои руки-крылья не раскинулись в стороны, пока я тоже это не почувствовал, пока класс не ушел куда-то вниз, а потом и Нью-Йорк, а потом и вся Америка, пока все подо мной не стало похоже на пустыню, на непригодные к обитанию края, которые для нас весь мир за пределами того, что дал нам Всевышний.
2014. Граница с Газой (со стороны Израиля)
В том, как их с картографом влекло друг к другу, было что-то подростковое. Во время своих скрытных встреч в свободные дни они любили играть в разные игры. Одну из них она переняла от папы и мамы – от израильтянина родом из Италии и израильтянки родом из Марокко, – которым эта игра помогала лучше понять мировосприятие друг друга.
Они с картографом должны были называть людей, которые, по их понятиям, изменили ход истории. Не Сталиных и Гитлеров, а людей более обычных, из-за которых дела на планете стали обстоять так, а не иначе.
Когда они играли в первый раз, она сказала: «Игаль Амир». Убив премьер-министра Рабина, он, считает Шира, в одиночку торпедировал мир, за который она и картограф борются.
Он назвал Баруха Гольдштейна, совершившего массовое убийство в Пещере Патриархов, – оно, по мнению картографа, дало начало волне насилия и, как результат, поставило всех в нынешнее бедственное положение.
Ей больше нравилось, когда в эту игру играли ее родители. Только начали, а она уже была расстроена.
– Тут я бы поспорила, – сказала она.
– Ты только и знаешь, что спорить.
Они лежали, как обычно, в широкой гостиничной кровати, и она приподнялась, чтобы лучше видеть его лицо. Он обратил на нее взгляд поверх очков и закрыл, заложив место пальцем, книгу, которую она не давала ему читать.
– Мы не можем оба называть израильтян, вот я о чем, – объяснила она. – Это нечестно.
– Да? Как скажешь. Это твоя игра.
– Назови еще кого-нибудь. У меня большой список палестинцев, могу поделиться.
– Нет-нет, – сказал он. – Я сам. – Он думал, думал, и наконец: – Кэтрин Харрис.
Шира понятия не имела, кто это.