– Для меня шпион – это человек, который работает против своей страны. Этого я ни за что не стал бы делать. Это измена. Или, скажем так, нехорошая измена.
– А бывает хорошая?
– Нет, хорошей не бывает. Но в иных обстоятельствах у чего-то нехорошего может быть здоровая суть.
– Так ты шпион или нет?
– Я агент. Будем так говорить.
– Кому ты агент?
– Не кому, а чей.
– Ты слишком придирчив для человека, который просит колоссального понимания у новой женщины в своей жизни.
– Извини. Излишняя пунктуальность в стрессовой ситуации. Знаю это за собой.
– Раздражает.
– Я ведь извинился.
Официантка опять упирается руками в бока и, постукивая ногой, разглядывает Z по-новому – как шпиона.
– Все равно дурдом какой-то, – говорит она. – Но хоть что-то прояснилось.
И, произнеся эти слова, в которых Z слышит нечто обнадеживающее, она целует его хорошим, долгим поцелуем.
2014. Иерусалим
Сирена возвещает наступление шабата, и Рути кричит своему нерелигиозному сыну, чтобы выключил телевизор.
– Иди к себе в комнату и смотри там на компьютере всякую чушь, – командует она. – И надень к ужину рубашку с пуговицами.
Рути зажигает свечи на крохотном разделочном столике у раковины. Стол они с сыном таскают на балкон и обратно в зависимости от летнего солнца и зимних дождей, поэтому свечи, которые в шабат нельзя перемещать, горят у нее на кухне.
Рути делает руками положенные движения вокруг огней, а затем прикрывает ладонями глаза для благословения. Когда оно произнесено, приходит время материнских просьб.
Вначале она молится о здоровье и благополучии сына. Затем молится за Генерала. Пусть он отыщет путь обратно. Пусть довершит начатое. Пусть вернется и поведет страну к безопасности и постоянству окончательных границ, к миру, который откроет Израилю дорогу в будущее, как бы ни полыхало пламя в окружающих странах. Она добавляет молитву за несчастных детей в этих странах и молитву за родителей, которые оберегают их. Она просит и просит, но потом окорачивает себя, возвращается молитвенно к сыну, чтобы, приглашая шабат к себе в дом, не превысить недельную квоту просьб.
Может быть, первый раз в жизни Генерал имеет возможность посидеть у себя в укромном кабинете и почитать газету в мире и спокойствии – только вот выстрел мешает, кружит и кружит, как игла проигрывателя.
Этот звук – он, кажется, никогда не уйдет.
Генерал резко поднимается, как по сирене воздушной тревоги, миски с его колен летят на пол. Генерал бежит наружу, огибает бочку с горящим мусором, его собаки возбужденно несутся вслед.
Бежит по пыльной дорожке к приоткрытым воротам, минует их, вылетает на дорогу. Стоит посреди нее, еще не потный, несмотря на жару, организм еще не отозвался на его бешеный бросок. Генерал кричит, зовет сына. Выкликает имя мальчика, хотя мальчик – тут, рядом. Его сын, тот, кто должен остаться после него, тот, ради кого все его битвы, сейчас и в прошлом, даже до рождения этого ребенка.