Сижу, пью кофе, держу за руку владельца.
– Нечего тебе делать на улице. Некого спасать. Помогают те, кто уже там, Натан. Если не оказался в эпицентре, когда это случилось, поздно вмешиваться.
Сцена с убитой подругой сменяется в моем воображении другой: она тяжело ранена.
Лицо Инбар обгорело, кисти рук оторвало, нога держится на ниточке. Я буду ее утешать. Склонившись над ней, придержу за простыню у плеча и скажу с улыбкой: как ей повезло, что она жива – и с ней случилось то, о чем мы, счастливые, шутили в постели и клялись, что лучше умереть.
Телефоны снова заработали. Улицы оцеплены. Всюду военные, занимают посты и позиции. Палец на спусковом крючке.
Из кухни выходит араб-работник с метлой.
Я первый оказываюсь у телефона, но не могу вспомнить номер. Одна женщина колотит мобильным по столу, будто это поможет вырвать спутник из армейской хватки.
Я набираю какую-то ерунду и вешаю трубку, не могу вспомнить даже код города.
«С Натаном все будет в порядке, – обещал я перед отъездом. – Натан уже взрослый. Он сумеет найти дорогу домой».
На улице я как зверь. Обоняние, осязание и прочие чувства обострены до предела. Намерения каждого встречного могу прочесть по запаху, по игре мускулов, по тому, как долго он задержал на мне взгляд.
Я уже на углу, могу свернуть в тот квартал и буквально через несколько шагов окажусь в ближайшей из зон поражения. Могу пройти по участку со стонущими ранеными и неподвижными мертвыми, мимо почерневших и обгоревших, все еще тлеющих останков.
Хасиды скоро придут собирать разрозненные куски, части одного за другим Христа. Части тел погибших, прошитые гвоздями, вбитые, ввинченные в камень и металл.
Рука пронзена ржавым гвоздем, повисла на стволе дерева.
Огромным усилием воли, призвав остатки здравого смысла, ухитряюсь вырваться из воображаемого мира.
Обхожу это место стороной и вскоре оказываюсь на улице, ведущей к дому Инбар.
Она здесь. Мы целуемся и обнимаемся. Так и стоим в дверях, пока я заново прохожу весь эволюционный путь. Миллионы лет звериного существования, бездумного чутья, уходят в прошлое.
Мы рассказываем друг другу истории о том, как люди были на волоске от смерти, обсуждаем версии, включающие фатум и алгоритмы, теорию вероятностей и Божье вмешательство. Инбар опаздывала, села в автобус, вдруг вдали грохот, потом движение встало. Она, как и еще несколько пассажиров, вышла и вернулась домой пешком.
Она заваривает чай, мы садимся и смотрим на наш мир по телевизору.
Вот тот самый угол. Вот репортер говорит что-то – он стоит перед моим кафе. Потом дальним планом улица, которую я обошел. По которой хожу десять раз на дню. Вот мой банкомат, козырек разбит, корпус забрызган кровью. Вот базар, где я покупаю ручки и карандаши. Камера зависает над рассыпанными блокнотами, разбросанными школьными принадлежностями, эффект контраста: смерть и начало школьного года. Не пройдет и недели, а они разыщут безутешных одноклассников и одноклассниц, плачущих девочек, цепляющихся друг за друга девочек, рыдающих друг у друга на плече и размазывающих слезы девочек. До конца недели они успеют взять интервью у бойфрендов, у родителей; представят нам душераздирающую драму, прокатившееся по домам эхо трех этих взрывов.