Николя думал о жене Бертрана Лесажа, неотрывно глядящей на экран… О Летиции Шапелье, запертой в их стенах… Бесчеловечное наказание. Он встал, не в силах оставаться здесь и бездействовать. С другой стороны, а что сейчас можно сделать? Уже около девяти вечера, все административные службы, через которые можно было бы продолжить более углубленный розыск Шевалье, закрыты. А хоть бы и не так? Счет пошел на минуты.
Он прислонился к стене, запустив руки во взлохмаченные волосы, и бросил взгляд на Одри на другом конце стола. Она была бледна, глаза заволокло пеленой грусти.
– Чего он ждет, черт его задери? Он же получил, что хотел. Почему он не выкладывает этот свой манифест? Почему не провозглашает свои идеи, раз уж миллионы человек не сводят глаз с его сайта?
Белланже был прав. Ни единого раза Шевалье не появился во плоти. Где он прячется? Какова его реакция теперь, когда за ним охотится вся полиция Франции? Прячется ли он по другую сторону занавеса или бежал за границу? Действует ли он за тысячи километров отсюда, сидя за клавиатурой и экраном? Действия злоумышленников всегда имеют свою логику, так какова же она у Ангела? Не является ли эта публичная казнь лишь этапом в задуманном им процессе разрушения?
Одри отвела взгляд от экрана и его безжалостных картин. Вода уже дошла до середины бедер. Флоранс царапала стенки, и даже без звука нетрудно было вообразить пронзительность ее воплей. Как кто-то может продолжать нажимать на кнопки?
С течением минут в комнате становилось нечем дышать. Все ждали звонка министра. Каким бы безумным это ни казалось, число подключений продолжало расти. Возможность преступить закон, выйти за рамки без риска, что тебя арестуют. Посмотреть на невыносимое хоть раз в жизни, как в Средневековье во время публичных казней. Иметь возможность сказать однажды: «Ты там был, когда это случилось? А я был. И даже нажал на кнопку». Такой кайф!
Вода теперь добралась Флоранс до середины груди. Хотя уровень был и ниже, чем у Бертрана, можно было поспорить, что ее первую накроет с головой. Шарко мучила жажда, но он не позволял себе пить. Любое движение, направленное на удовлетворение его собственных потребностей, казалось ему непристойным.
Наконец телефон зазвонил. Все затаили дыхание. Шарко снял трубку, издал пару невнятных звуков в знак согласия, бросил: «Очень хорошо, господин министр» – и дал отбой. Его лежащие на столе ладони сжались, как скрючившиеся от огня пауки.
– Они говорят, что мы не можем позволить, чтобы наши сограждане наблюдали в прямом эфире за утоплением. Что мы не можем оставаться пассивными! Перекрываем доступ.