– Николя…
Мокрая, дрожащая Одри с черными подтеками туши на щеках прижалась к нему и заплакала.
Он обнял ее, и сердце у него в груди вскипело. После Камиль он еще ни разу так крепко не обнимал женщину.
– Я не хочу оставаться одна, – пролепетала она ему в плечо. – Ни этой ночью, ни после того, что произошло.
Бледный свет струился из окошек баржей – зрелище и грустное, и прекрасное. Он привел ее внутрь, пошел за полотенцами. В гостиной Одри как завороженная смотрела на свечи. О чем она думала? Николя спросил себя, возвращалась ли она домой или так и бродила по Парижу, пытаясь утишить боль. А раз уж она не двигалась, он провел полотенцем по ее волосам, потом по плечам. Наконец она сняла куртку и укуталась в мягкость махровой ткани.
– Они должны жить, Николя. Флоранс и Бертран не могут так умереть.
Значит, она знала, что видео прервалось еще до наступления конца. Возвращалась ли она в Бастион после своего поспешного ухода? Или позвонила Шарко? Одри казалась совсем разбитой, внутренне сломавшейся. Николя это было знакомо: жестокость столкновения, утрата контроля в момент, когда ты уязвим, вихрь, уносящий тебя в поток неуправляемых эмоций, словно чтобы оградить от неистовства этого мира.
– Что же такое страшное случилось с тобой, Одри? Какие кошмары ты пережила на Юге, что приехала сюда одна?
Она не ответила, но стала искать его губы. Николя хотел бы ее оттолкнуть, сказать, что она совершает ошибку, что все идет слишком быстро, что ее привело сюда отчаяние, но у него не осталось ни сил, ни желания. Она была здесь и целовала его в этом холоде, чтобы вырваться, убежать от мира. Она твердила: «Николя», и только это было важно.
Одри задула свечи, и лишь мерцание бурной реки скользило по их силуэтам. Как творение бездны, она стремилась к мраку и в своем порыве, в жаре поцелуев и шорохе снимаемой одежды, увлекла Николя к постели. Они не обменялись ни словом. Говорить – значит размышлять. А ни один из них размышлять не желал.
Николя погрузился во тьму, в глубокую, холодную беззвездную ночь, куда доступ Камиль был закрыт. И все же он чувствовал ее здесь, склонившуюся над его плечом, но на этот раз желание превозмогло ее призрачное присутствие. Гормоны распространялись по его венам как героин, он ощущал столь неистовые толчки, столь мощные волны наслаждения, что стиснул Одри, словно удав, овившийся вокруг добычи, чтобы лишить ее кислорода.