Если, чуть упрощая, распределить есенинских поэтических предшественников по группам, то картина получается такая.
Одни знали мировую культуру, но огромность собственно национальной, крестьянской, многовековой, молчаливой навёрстывали.
Другие «вырастали из народа» — но затем, как правило, в полной мере не преодолевали сомнительный статус «самородка».
Есенин стремительно сшил первое со вторым: русское мужицкое, национальное — с мировым.
То, что, скажем, Пушкин, Лермонтов и Александр Блок получили, вглядываясь в лица и вслушиваясь в голоса «простых» русских людей, Есенину досталось просто так, у него этого опыта было предостаточно — не нарочитого, «исследовательского», по пути «из Петербурга в Москву», а обыденного. Именно в силу этого у Есенина была фора, которой надо было суметь воспользоваться. Что он и сделал: умело, органично, с — его словечко — «ухватистой» дерзостью.
В силу разных причин подобным образом не смогли раскрыться ни предшественники Есенина — Алексей Кольцов, Иван Никитин, Иван Суриков, ни многие его старшие товарищи — к примеру, Спиридон Дрожжин или Пимен Карпов.
При всём безусловном вкладе каждого из названных поэтов в русскую культуру разница между ними и Есениным неоспорима: он — единственный интегрированный в мировую культуру крестьянский поэт. Те — часть нашей национальной мозаики, он — всемирной.
Тем не менее к 1904 году культурный разрыв между цивилизованной городской средой, куда Есенин попадёт через считаные годы, и тем жизненным укладом, который был привычным для его рода, — был поистине огромным.
Шансов преодолеть этот разрыв одним рывком почти не имелось.
Не только Блок, Белый, Кузмин или Мережковский происходили из дворян, но и Маяковский, и Ходасевич, и Адамович.
Брюсов, да, был из купеческого рода, но получил блестящее образование, рос и жил в центре Москвы. Равно как и сын академика Санкт-Петербургской академии художеств Борис Пастернак, обучавшийся в Марбургском университете в Германии и окончивший Московский университет. Равно как и сын купца первой гильдии Осип Мандельштам, выросший в Петербурге, учившийся в Санкт-Петербургском университете, в Сорбонне и Гейдельберге.
Будущие есенинские соратники Ивнев, Мариенгоф, Шершеневич — и те имели в своих жилах дворянскую кровь!
И главное, отцы каждого из названных читали газеты. Раскрывали утром — и читали. А Сергей мог до самого поступления в училище ни одной газеты в глаза не увидеть, не пошелестеть ею. И вообразить деда Титова или бабку Аграфену с газетой в руках нет никакой возможности.
Сергей Есенин стал первым по-настоящему грамотным представителем своего рода за сотни лет. Пусть кто-то из его прадедов в силу природного ума мог дорасти до деревенского старосты — никакого, даже самого отдалённого сравнения с дворянским, профессорским, купеческим, городским воспитанием всё это иметь не может.